Родители Янковского Иван Павлович и Марина Ивановна с сыновьями: старшим Ростиславом, Олегом (посередине) и Николаем (справа).
Фото: из книги «Олег Янковский глазами друзей».

URL=http://www.radikal.ru][/url]
Обложка книги «Олег Янковский глазами друзей».

В новый сборник, посвященный памяти замечательного артиста, вошли воспоминания его друзей и близких, партнеров по сцене и кино. «Комсомолка» публикует отрывки из этой книги

«Брат мечтал стать футболистом»

Рассказывает старший брат Ростислав Янковский:

- Мы с женой Ниной приехали в Саратов и просто ужаснулись, увидев, как убого они живут. Дом находился почти в центре города, спали на полу, туалет располагался на улице. И Нина мне говорит: «Давай возьмем Олега к себе». Мама, правда, не хотела отрывать ребенка, он к тому времени уже 7-й класс закончил. Мы Олегу сказали, что хотим его забрать, а он футболом увлекся. Олег хорошо играл. Мы его забрали, хотя жить-то негде было. Жили мы тогда в гримерке. Олега определили в школу, футболом он по-прежнему болел, поэтому и с учебой у него было сложно.

Помню, как-то прихожу, записка на столе: «Славунька, я на тренировке, я в последний раз, обещаю!» Мы с Ниной поговорили, обсудили, я же ответственность за него нес, как отец. И я пошел в парк имени Горького, где они тренировались, подошел к тренеру, сказав, что я отец. Я говорю, что с учебой у сына плохо, поэтому Олега я забираю. Тренер тоже не потерялся, выставил всю команду, говорит: «Мы теряем хорошего игрока!» Олежка стоял понурый, слезы на глазах, видно, как ему хотелось остаться! Но я говорю: «Нет, милый, давай-ка учиться»...

После десятого класса я ему говорю: «Поступай-ка ты в наш театральный институт». А он мне: «Что за дурацкая профессия такая - придурков из себя изображать? Вот быть футболистом - другое дело». И уехал в Саратов, к маме. Она тогда очень скучала. И Колька, средний брат, скучал. Помню трогательную сцену, когда мы уезжали. Олег, вспотевший после тренировки, лежит на кровати, а Колька гладит его по голове и не хочет отпускать. Мы всегда были очень сплочены.

«Он мог и каблук наладить, и еду приготовить»

История от среднего брата, Николая:

- Как-то папа, вернувшись домой, привез нам с Олегом по игрушечному пистолету модели ТТ - палочка, резиночка, - они стреляли присосками. Мы играли-играли и сломали палочки. Тогда я взял гвоздик, зарядил свой пистолет, выстрелил и попал Олежке прямо в лоб. Он испугался, вылез из-под стола, расплакался, кровь течет... Папа читал в соседней комнате. За всю жизнь он никого из нас пальцем не тронул. А в этот раз побледнел, снял пояс со своей любимой расшитой рубашки, сложил его и дал мне пару раз этим поясом по заднице. Было за что. Мне было так стыдно! Я долго сидел под своей кроватью, не вылезал. Но папа как-то это дело сгладил. И Олежка потом все кругами ходил, прижимался ко мне, а я себя чувствовал жутко виноватым. Больше я этот пистолет в руки не взял. И Олег тоже.

Олег был маминым сыном. Не маменькиным сынком, а маминым сыном. Третьим сыном. А мама хотела девочку - сохранилась фотография, где она ему даже бантик привязала. Олег ее очень любил. Очень был с детства наблюдательным. За всеми смотрел. Меня воспитывал бывший танкист дядя Ваня, фронтовик с изуродованным лицом. Он учил меня мужским работам, а Олег на все это смотрел, но был совершенно к технической работе не приспособлен. Зато отремонтировать ботинки (когда женился, скажем,  Люде каблуки наладить) - это он умел. Или себе что-то пришить. Это он делал великолепно. Умел готовить. Помогал маме и бабушке в магазин ходить. На рынке тогда все стоило дороже, чем в магазине. Выбрать мясо - это он, пожалуйста.

Я учился в школе и работал на заводе. Когда случалась ночная смена, Олежка приносил мне еду. На проспекте Кирова был обувной магазин, и он как-то попросил меня: «Пойдем посмотрим, там такие туфли!» Ботинки были остроносые, как стиляги носили, он примерил - подходят. Я отложил их и купил с зарплаты. Какая была радость!

Он всегда оставался для меня младшим братом, и когда заслуженным стал, потом - народным, мое отношение к нему было похоже на чувство отцовское к сыну. Тревога какая-то не покидала. Он очень красиво водил машину, одной рукой, с такой легкостью, что, кажется, сама машина его любила, а я внутри за него всегда боялся. Сидел рядом, молчал и боялся. Ответственность за младшего во мне на всю жизнь засела. Знакомые меня часто спрашивали: «Вы как, общаетесь с Олегом?» Глупые такие вопросы. Я скучал по нему постоянно. Как это словами выразить, не знаю. Это беспредельная какая-то тяга. Пожизненная теперь уже.

«С этим малым большой шухер»

Вспоминает режиссер Сергей Соловьев:

- Первый раз я увидел Олега Ивановича где-то в начале 60-х годов. Я пришел на «Мосфильм» на ознакомительную практику. Вокруг была толпа чужих людей. Единственный, на кого я случайно нарвался в коридоре, - Николай Николаевич Губенко. Тогда - Коля Губенко, мой товарищ по общежитию. «Коля, а куда тут идти, что вообще здесь происходит?» Он говорит: «Для начала пойдем в буфет»...

Там стояла очередь очень «творческих» работников, мы с Колей встали в самый конец. И Коля поначалу вел себя тихо и прилично. Потом ни с того ни с сего вдруг запел в спину какому-то человеку: «С чего начинается Родина? С картинки в твоем букваре... на-на-на...»

Человек обернулся и сказал: «Коль, я всегда знал, что ты идиот, но не до такой же степени, Коль». Это был Слава Любшин. Коля пел все это Славе, потому что они были товарищами по «Заставе Ильича» Хуциева. Перед Любшиным стоял худенький молодой человек, абсолютно ничем не примечательный. Он сначала с изумлением посмотрел на Колю, потом на Славу и продолжал ждать своей очереди. Дождавшись, взял сосиску. Мы сели вместе. Он молча съел сосиску и ушел. Потом ушел и Слава. Я говорю: «Коль, я Любшина знаю, а кто это стоял перед ним?» Он отвечает: «Его где-то Басов откопал, такое молодое дарование, но шухера вокруг него очень много». А я говорю: «Какой шухер?» Он говорит: «Ну, шухер большой, потому что Басов снимает сейчас картину «Щит и меч».

- А что этот актер там делает?

Коля отвечает: «Он играет главную роль во всех сериях». Так я первый раз увидел Олега Ивановича Янковского, который на меня не обратил никакого внимания.

Потом я уже увидел Олега в картине, которая произвела на меня огромное впечатление. Снял ее чудесный режиссер Женя Карелов. И называлась она «Служили два товарища». Олег играл там служивого кинооператора, совершенно не выдающегося. Он все время крутил ручку, было ощущение, что он ничем не интересуется - ни гражданской

войной, ни немыслимым темпераментом своего безумного товарища, которого играл Ролан Быков. Рядом с ними в этой же картине существовал Володя Высоцкий. Он мог нравиться, не нравиться, но когда Володя начинал что-то говорить своим хриплым голосом, даже Ролан Быков приобретал не столь яркий оттенок. А Олег и вовсе выглядел серой мышью. А вот когда заканчивалась картина, вдруг возникало ощущение, что Олег крутил ручку и крутил, но на самом деле был главным. А вокруг все кричали, орали, коней топили, сражались, затворы дергали, палили.

У меня осталось ощущение, что таким, каким он оказался в «Служили два товарища», и должен быть интеллигентный, подлинный кинематографист, обладающий безупречным вкусом в жизни. И это ощущение от встреч с Олегом - безупречного, ровного, сдержанного, тончайшего вкуса - не оставляло меня во всей жизни.

Виктор Сухоруков СПАСИБО ЯНКОВСКОМУ!

Олег Иванович Янковский... Он знал, кто он есть, не навязывая это другим, не требуя от других быть другими. Этому трудно соответствовать или подражать, необходимо терпение. Он настолько уважал людей вокруг себя, что, даже если ему что-то и не нравилось, молча пожимал плечами, но никогда не относился к кому-то с презрением. Был ли он конфор- мистом? Конечно. Он любил хорошо одеваться, курил дорогой табак, коллекционировал «эти трубочки», предпочитал вкусные благородные напитки — шарм был ему не чужд. Янковского отличал легкий налет шарма, снисходительное отношение к миру, людям. Даже какое-то детское высокомерие по отношению к взрослому, будучи самим взрослым. Все время немного улыбки, чуть-чуть печали, он словно существовал в своих образах, которые действительно отличали его от всех остальных актеров нашего времени. Я бесконечно рад и горжусь тем, что он мой современник, человек моей эпохи. Огромное счастье иметь возможность встретиться в своей жизни с таким человеком, тем более поработать.

Что осталось в наследие молодым актерам? Безусловный профессионализм: он много работал над собой, думал и сочинял себя. Найди себя, подумай о себе, помучай себя. Изобрети себя, самое главное, твое соб- ственное имя — твое собственное актерство. Оно у Янковского, безусловно, было.

Как через три котла — с ледяной водой, кипящей и молоком — протащи себя. Поныряв в эти котлы, я вышел уже с пониманием самого себя. Думаю, что и Олег Иванович также ломал голову, чтобы в итоге быть Янковским, ему это далось непросто. И хотя есть такая поговорка: «Работай на имя, чтобы потом имя работало на тебя» — на самом деле это заблуждение. Имя поработает до весны, а дальше скажет: «Давай-ка потрудись». Талант обречен трудиться, чтобы остаться талантом. Талант, как радиацию, всегда надо держать в импульсе, и тогда он будет одаривать тебя и славой, и деньгами, и любовью.

С Олегом Ивановичем я познакомился давно, буду- чи еще мальчиком, когда впервые увидел его в фильмах «Щит и меч» и «Служили два товарища», где Янковский для меня просто воплощение идеала человека. И дальше, вплоть до фильмов «Полеты во сне и наяву» и «Влюблен по собственному желанию» — продолжалось мое одностороннее знакомство с этим человеком. И конечно, я «влюблялся» в этого актера, перенимая его манеру смотреть. Странно звучит, наверное. Но взять его поведение на экране в фильме Карена Шахназарова «Цареубийца», где он играет царя Николая II. Тогда я обнаружил, как камера обслуживала этого человека. Своим молчанием, своей тишиной поведения он выражал глубокие бурные чувства. Демонстрировал свое отношение к тем или иным событиям и явлениям в окружающем его мире.

Лично мы могли бы познакомиться на фильме «Китайскiй сервизъ» в 90-х «разборочных годах», но этого не произошло. Я так и не стал сниматься в этом фильме Виталия Москаленко. Но, тем не менее, Бог послал мне другую роль. Так произошла наша самая первая встреча с Янковским — в Петербурге на «Ленфильме» в кабинете у режиссера Виталия Мельникова при подготовке к кинофильму «Бедный, бедный Павел».

Меня уже пригласили на роль царя Павла и вдруг звонят и говорят: «Виктор, приезжай на “Ленфильм”, мы хотим тебя познакомить с Паленом!» — «А кто это?» — спрашиваю я. «Узнаешь!» — ответили мне. Я приезжаю, сижу в комнате режиссера, и тут входит, дымя трубочкой, Олег Иванович Янковский. В тот раз он был с вишневой трубочкой, как сейчас помню. Так он с ней и проживет ту «Павловскую эпоху».

Нас представили друг другу: «Познакомьтесь, это Павел, а это Пален».

«Ну что ж, отличный выбор, — сказал Янковский. — Я этого сумасшедшего актера знаю. Думаю, все будет замечательно».

И как-то с ходу, даже не разговаривая, не разглядывая меня, он сделал заявление режиссеру о том, что из Сухорукова может получиться неплохой Павел. Для меня это была «таблетка поддержки», я очень обрадовался этому обстоятельству. Тем более, уважая Янковского, вос- хищаясь им, я естественно ему доверял. И тогда вслед ему я выдал реверанс, заявив: «В таком тандеме не грех пострадать, помучиться и на алтарь Отечества жизнь положить!» У нас завязался диалог, в котором Олег Иванович подверг сомнению некую сценарную основу, высказал какие-то замечания. С огромным энтузиазмом прислушивался к нам в это время Виталий Мельников, настолько актерский режиссер, психологически скорее настроенный на душевную игру, нежели на некую иллюстрацию.

В течение всего съемочного периода наши отношения с Янковским были официально-дружеские. Он редко называл меня по имени, чаще окрикивая по фамилии и приглашая попить чаю. Когда мы выходили на перерыв, он часто обращался ко мне: «Сухоруков, а не пора ли нам? Сухоруков, а не желаете ли вы испить чайку? Сухоруков, это вы дали! Сухоруков, вы не должны этого делать! Сухоруков, послушайте меня!» И мне это нравилось.

У нас были диалоги о том, как объединиться в игре, чтобы не быть эклектичными в целом в истории. Мы начинали историю по-разному: я в глубь, в какую-то психопатологию погружался. Он же со своим героем обращался как-то иронично, слегка шутя, что ли, иллюстративно сочинял своего Палена.

Однажды была большая серьезная сцена (об этом я рассказываю впервые), когда он стоял в тени, наблюдая за мной, а потом вышел из тени, вытащил изо рта трубку и стал мне нашептывать, как играть эту сцену. Я понял, что он предлагает мне свою методику игры. Возможно, это была методика Ленкома или просто метод из его удач.

В жизни Янковского были великие актерские удачи, которые, как мне кажется, он анализировал и в дальнейшем эксплуатировал в процессе работы над ролью. Я говорю про те роли, которые действительно принесли ему и успех, и славу, и народную любовь, начиная от Мюнхгаузена.

Когда мы начинали работать, он предложил мне свое видение игры. Я вдруг понял, что тут что-то не сходится, я понимал игру иначе. На моей тропинке, на моей дороге игры он вдруг кладет какой-то инородный

материал. Я не знал, что с этим делать, как им управ- лять, как его использовать. И тогда я посмел сказать ему: «Нет, я так не буду делать». И как-то вдруг он успо- коил свое лицо, убралось все напряжение, и Янковский легко произнес: «Все, я молчу». И ретировался в свою тень, из которой вышел. Но он не ушел, а продолжал наблюдать... и в данном случае, конечно, именно он был авторитетным зрителем на площадке.

Куда бы мы ни приезжали — его прекрасно принимали, устраивая всевозможные застолья и угощения. Так было и в Екатерининском дворце, где мы снимали фильм. Руководитель этого комплекса настолько уважал Янковского, что там всегда был красиво накрыт стол. Был даже небольшой эпизод, когда в процессе работы как раз к этому столику актер Янковский приглашал Павла I — отпить чаю.

В конце концов, я вдруг заметил, как Янковский, оказывается, наблюдал все время за мной, будучи как бы моим патроном в этом проекте, в этом сюжете под названием «Бедный Павел». Он тоже хотел разобраться: сумасшедший Сухоруков или притворяется, талант- ливый это актер или «штукатурит», занимаясь такой ловкой ремеслухой. Все-таки честный я актер или поддельный, с Дерибаса подделка? И однажды наступил интересный день: готовилась съемка диалога об убийстве царя. Я вызываю ближайшего из ближайших, любимого из любимейших, графа Палена, к себе, и у нас происходит с ним диалог, который существует в кино.

Что делает Янковский? Он говорит: «Давайте так, вы меня сейчас будете снимать восьмеркой» — есть такой прием в кинематографе. Режиссер соглашается. «Тогда давайте начнем с Виктора Сухорукова, потом мою сторону будете снимать», — произносит Янковский. Находясь за кадром, он одевается полно- стью в свой мундир, который стягивал ребра так, что было невозможно дышать. Весь в корсете он стоял за камерой, и у нас с ним происходил диалог, а в это вре- мя снимали план с Сухоруковым. И когда закончилась съемка моей стороны, он вдруг по привычке засунул трубочку в рот и говорит: «Снимете с меня мундир, у меня все болит!» И с него как кожу снимали тот мун- дир. Как он всю смену терпел эти неудобства, помогая Сухорукову!

На следующий день, когда должны были снимать его сторону, все готово, он выходит в павильон и спрашивает: «Где Сухоруков?» Ему отвечают, что Сухорукова нет, он же отснялся вчера. «Как, ведь я же был с ним вчера, я с ним работал, немедленно его сюда!» — возмутился Олег Иванович. Меня срочно вызывают, я приезжаю на площадку, и, памятуя, как этот человек работал со мной, — я знал, что буду за камерой. Я по- нимал, что сегодня я как бы тот далекий голос из чер- ноты. Я пошел срочно в гримерку, полностью оделся во все царские костюмы, демонстрируя ему свое уваже- ние, благодарность и профессионализм.

Когда тебя хорошо оценивает мастер — это всег- да приятно. Похвала народного артиста Советского Союза приятна вдвойне. В данном случае я был уже немолод и какие-то удачи были, но мне показалось, что эта встреча и этот фильм многое изменили в моей жизни в плане карьеры, статуса, признания. Я всегда говорил: «За успех-то я сам отвечу, а признание разда- ют другие». Иногда ты можешь высоко оценить свою работу — а не заметили, не заговорили, не поставили знак, не заявили об этом публике. Обиды никогда не было. Но вот один за другим идут фильмы, с каждым все интереснее, а некоторые кинокритики продол- жают говорить: «Ну что ж, есть творческий рост. Вы молодец, вы тут неплохо сыграли». На что у меня возникал внутренний вопрос: «Что же такое, куда же мне дальше расти, в какой огород бы залезть и каким удо- брением себя полить, чтобы вырасти так, чтобы они прекратили говорить, что я расту. Чтобы они наконец- то сказали: “Ну, Виктор Иванович, это в порядке ве- щей. Ты талантливый, профессиональный человек”». И мне кажется, каждый из нас ждет этого признания, без этого нельзя. Не верьте творцам, которые говорят: «Мне не важна публика, не важна оценка, мне не важ- но признание» — это неправда, без всего этого плохо, мягко говоря.

И тогда я встал за камерой, стал играть, а не подыг- рывать. Не подбрасывать фразочки Янковскому, а так же, как и он, очень активно, профессионально, чест- но, черт возьми, играть. Я играл с ним, как в театре, и вдруг заметил, что он подает свою роль по моему методу. Да! Вот этой ироничности, какого-то роман- тического поведения, знаете, эфирного отношения не было уже. Было основательно, глубоко, с живым стра- хом, физиологическим волнением, живой слезой, он не был похож на актера Ленкома. Он был сам на себя не похож, каким я его наблюдал до сего момента. Тог- да я самонадеянно подумал, что, может, поэтому он и предложил снимать сторону Сухорукова, дабы про- наблюдать, куда он поведет. Что он будет делать, что- бы потом соответствовать природе сцены целиком, чтобы не выделяться, не оказаться потом в корзине в монтажной. Чтобы влиться в этот диалог вместе с Сухоруковым.

Видите, какая щедрость и какая мудрость человека. Мои домыслы, я так предположил, он словно подсмот- рел, как я это делаю, и сказал: «Хорошо, ты — царь, а я всего лишь твой подчиненный, я сделаю так, о Павел, как ты хочешь!» И он словно сыграл по моего Величе- ства приказу: «Играй вот так, Янковский!»

Мы действительно существовали в этих образах все съемки в том фильме. И называли друг друга не по фа- милии, а чаще по персонажам: наши фамилии раство- рялись в образах, Пален превращался в Янковского, Павел в Сухорукова — и наоборот...

Кто бы что ни говорил, на мой взгляд, картина уда- лась: и в плане исторической правды, и убежденности именно в этой версии. И наш актерский тандем рас- творился настолько глубоко в историческом материа- ле, что Олег Иванович получит впоследствии «Золо- того орла», а я — «Нику». Парадокс в том, что на обе высочайшие премии кинематографа мы выдвигались вместе — как пара вороных. Мы соревновались друг с другом: как братья, как соперники, как два полюса — плюс и минус — Павел и Пален. И если в кино Пален все-таки убивает Павла, то в реальной жизни мы по- делили праздник пополам.

Когда была грандиозная премьера в кинотеатре «Аврора» в Петербурге, нас везли в карете по Невско- му проспекту. И в ней сидели четыре человека: в ши- карном гражданском костюме от кутюр, с прекрасным ароматом парфюма, перемешанного с ароматом тру- бочного дымка, — граф Пален, царь Павел, компози- тор Андрей Петров и наш многоуважаемый Виталий

Мельников, который нас всех собрал и сдружил на это время. И какой символ — в арку въезжала карета, за- пряженная двумя конями, в которой сидели граф Па- лен и царь Павел.

Во время премьерного показа мы сидели в кулуарах с Янковским, он был взволнован, разгорячен. В процес- се фуршетного ожидания к нам подходили журналисты, мы давали интервью, заготавливая тем самым жизнь на- шему фильму «Бедный, бедный Павел». А потом все как- то успокоилось, затихло, все разошлись, и мы остались одни. Я видел, что он устал, но был всем очень доволен и рад. Тому, что приехал, как его приняли, — у него был даже какой-то молодящий его румянец. А это признак прекрасного внутреннего настроения!

Он мне тогда сказал: «Сухоруков, ты же понимаешь, что это твой шанс... другого шанса не будет — имей это в виду». Так он подсказал мне, что именно с этой роли у меня может начаться новая история, чистая страни- ца в моей биографии, все может измениться. И он был прав.

Именно с этого момента меня начнут называть по имени и отчеству — Виктор Иванович. Я действитель- но почувствовал другое отношение: в мой адрес зады- шало признание, на моей игре остановились взгляды профессионалов и коллег. Заметили давно, и разгля- деть разглядели, но тут многие именно вгляделись в меня, они меня запомнили.

Мы постоянно шутили друг над другом. И я настоль- ко обнаглел уже, что пытался дотянуться до поведения самого Янковского, позволил себе такую вольность, но, оказывается, ему это нравилось. Он меня как-то принял. Есть даже одна смешная фотография, когда мы были на пресс-конференции, подтрунивали друг над другом, и я роняю ему голову на плечо, а он вдруг развернулся и чмокнул меня в лысину!

Я имел честь быть приглашенным Олегом Ивановичем на празднование его 60-летнего юбилея. И когда я пришел к нему со скромным подарком, а он стоял на площадочке между двумя лестничными пролетами вместе с супругой, встречая весь вечер гостей, я вдруг заметил — боже мой, куда меня позвали: на один квадратный метр — шесть знаменитостей. То была элита, богема, иконостас Российской империи в области искусства, литературы, культуры, спорта, бизнеса. Такой свет, такая знать, такой селекционный отбор крупных фигур, это все колобродило, дефилировало, дышало. Рыгало, высвистывало, мурлыкало, лицемерило и улыбалось в фойе «этого театра». И когда в этом сладостном табачном угаре плавали подносы с шампанским, я был среди них. Другой бы загордился и злоупотребил этим посещением. Я бродил в лесу не звезд, а каких-то значимостей этих фейсов. Я бродил, словно мальчик- с-пальчик. Нет, я не зажимался, не был приземлен, не чувствовал себя закомплексованным, но это была первая прогулка в моей жизни на таком юбилее, где казалось, что случись что-нибудь — Русь потухнет, по- грузится во мрак. Потому что кого я там только ни увидел — «вот как к нему относятся, вот как его любят, вот как он им нужен!» — восхищался я.

В дальнейшем я удивлюсь, как незаметно и быстро он ушел. Мы все так и уходим. И чем больше город, на- селеннее местность, тем незаметнее уходит человек. В деревне, наверное, десять лет о нем бы каждый день говорили. А в таких городах, как Москва, люди уходят незаметно — по графику, по часам. И опять всё бегом- бегом-бегом. Когда я наблюдал за его уходом в мир иной... казалось бы, шагал человек очень уверенно, следы были заметны, ярки, значимы, это целая дорога, которую он вымостил, будто анестезия, когда что- то болит, — и вот это прекрасное средство. Заболел и умер, как будто не мучился, не страдал, не будил, не заводил.

Не надо ни на что претендовать — тогда и терять проще, легче расставаться. Тогда, на юбилее, мне казалось, что он важный механизм в моем государстве, который движет и питает животворящую жилу моей страны, в частности, моей культуры. А вот ушел и превратился в открытку памяти. Ушел, и словно даже для воспоминаний у многих из нас нет времени.

Благодаря ему я не просто сделал шаг вперед, я подпрыгнул над собой. Прыгнул выше себя и сделал то, что от меня никто никогда не ожидал. И действитель- но, эта роль произошла после череды моих отрицатель- ных ролей, а потом бах — и царь! — счастливый рост.

Так получилось, что Янковскому вручили «Золотого орла», и затем наступил период «Ники». Мне была интересна церемония, мы с Олегом Ивановичем были вместе в номинации на «Лучшую мужскую роль». Два актера из одного фильма. В этот день я играл спектакль, потом за мной прислали машину, чтобы отвезти в Дом музыки на церемонию. Я ехал и думал: «Что мне там делать?» Честно вам скажу, я полагал, что если Олег Иванович в зале, мне ничего не светит. И все-таки я приезжаю, вхожу в зал, и со сцены в устах Кирилла Лаврова и Тамары Гвердцители звучит моя фамилия.

Спасибо Янковскому!