Взявшись за статью о матери-одиночке, я решила прежде всего задаться вопросом, кого отнести к этой категории, и вот к каким выводам пришла. Матерью-одиночкой я склонна считать любую женщину, растящую ребенка (детей) без мужа, независимо от того, оказалась ли она в одиночестве в результате развода, смерти мужа или родила ребенка вне брака. К матерям-одиночкам я не стану относить тех женщин, которые растят детей совместно с их отцами, даже если те не состоят с ними в браке. Необходимость собрать сколько-нибудь репрезентативный материал привела меня к оригинальному, как мне кажется, решению: я представлю проблему неполных семей на примере своих одноклассниц. Конечно, это произвольный и довольно случайный выбор, но, мне кажется, именно в силу своей случайности он может оказаться достаточно объективным. Итак, в нашем классе (обычная московская школа в одном из спальных районов) было 13 девочек. Через 10 лет, прошедших с окончания школы, мамами стали шесть из них (современные женщины не торопятся с замужеством и деторождением). Из этих шестерых трое растят детей без отца (в их числе и автор этого материала). От одной из моих одноклассниц недавно ушел возлюбленный, узнав, что она беременна.Наденька

Русская красавица, блондинка, коса до пояса, тихая застенчивая девушка. Поступила, конечно, в пединститут на дошкольное отделение. На четвертом курсе начала встречаться с молоденьким курсантом, после института вышла замуж. Сначала моталась с мужем по гарнизонам, а потом его часть отправили в одну из «горячих точек»... Овдовела, вернулась к родителям в Москву, подрастающему Витюше будет предъявлять свадебные фотокарточки родителей и орден. На вопрос, тяжело ли быть матерью-одиночкой, отвечает: для нее гораздо страшнее, что оказалась просто одиночкой, а то, что она при этом еще и мать, горю помогает — если бы не Витька, все было бы гораздо страшнее. Что думает Витька, пока неизвестно, подрастет — скажет. Надя не работает, живет с родителями, сидит с ребенком и, закаленная гарнизонным бытом, совершенно не волнуется относительно уровня жизни. На мой взгляд, к роли матери-одиночки Надька совершенно не готова и не подходит. Она словно искала широкую спину, за которую можно спрятаться, прилепилась к своему Андрюше и совершенно успокоилась. Единственный вывод, довольно неутешительный, который лично я делаю из ее ситуации, — нельзя строить долгосрочных жизненных планов, безоглядно полагаться на кого-то: в любой момент ты можешь оказаться в условиях, когда придется опираться лишь на собственные силы. Хотя, глядя на Надю, я верю в то, что есть судьба и каждому человеку что-то да суждено. Мягкая, добрая, такая вся уютная, по нелепой ошибке оказавшаяся одна, эта молодая мамаша долго в одиночестве не пробудет — вот успокоится после смерти мужа, пройдет еще годик-два, и выйдет замуж — отыщет себе другую широкую спину, и еще родит, и новый муж будет обожать жену и любить Витюшу, и с Надькиной стороны в этом не будет никакого расчета, трусливого желания переложить свои трудности и ответственность на чужие плечи, просто вот так она устроена, для этого предназначена — она должна быть прежде всего женой. Случайная и, дай Бог, недолговечная мать-одиночка.

Светлана

Никогда не была красивой, но всегда казалась исключительно самоуверенной. Замуж вышла в 19 лет за однокурсника, в 20 и 21 родила детей-погодков. В 22 муж ее бросил: вроде бы уехал чуть ли не во Владивосток — темная история, никто точно ничего не знает. Известно только, что алиментов она не получает — и отнюдь не из гордости. Ценой огромных жертв всей семьи Светлане удалось закончить институт (бедной ее маме, которая активно протестовала против скоропалительного замужества, а потом против рождения каждого из детей, просто пришлось уйти с работы, чтобы сидеть с внуками), зато теперь она процветает: работает бухгалтером, зарабатывает очень неплохо, ее мама, которая саму Свету вырастила без отрыва от производства, вдруг оказалась замечательной бабушкой. Светка замуж, по ее словам, теперь не собирается, и мне кажется, что, однажды поспешно самоутвердившись, она достаточно быстро осознала совершенную ошибку и сделала из нее необычайно конструктивные выводы: теперь она самоутверждается в роли социально успешной матери-одиночки, кормилицы семьи, и если и выйдет когда замуж, то отнюдь не из соображений необходимости дать отца своим детям. Честно говоря, наблюдать все это мне отрадно: Светкин темперамент, стремление преодолевать трудности, решать сложные задачи теперь реализуются в полной мере, принося семье пользу, а ей моральное удовлетворение (никогда не стоит недооценивать значение морального удовлетворения — его, вообще-то, ничем не заменишь).

Наташа

Худенькая, темноволосая, со стильной короткой стрижкой, благодаря которой ее большие серые глаза выглядят неправдоподобно огромными, Наташка всегда импонировала мне детской прямотой и искренностью, по-детски же граничившими с эгоизмом. Она училась в нашем классе только последний год перед окончанием школы — приехала из провинциального южного городка, поселилась у родственников. Со второй попытки поступила в престижный финансовый институт. Закончила, устроилась на работу в престижную же аудиторскую фирму — с весьма приличным заработком. Сняла однокомнатную квартиру в хорошем районе. А не так давно позвонила мне и с восторгом сообщила, что без памяти влюбилась в «настоящего мужчину» (ее собственное определение). Главное, что, по мнению Наташи, отличает настоящего мужчину от мужчины ненастоящего — вежливость. В это понятие входил весь джентльменский набор: благообразие облика, умение при выходе из автобуса подавать даме руку, а при выходе из помещения — пальто, водить в рестораны, дарить цветы и посвящать стихи (последнее — факультативно). Видимо, у ее избранника все это получалось неплохо, потому что их роман развивался очень стремительно, Сергей очень скоро окончательно переселился к Наташе, после чего она почти сразу забеременела. К несчастью, «настоящий мужчина» оказался типом, мягко говоря, непорядочным. Услышав, что Наташа ждет от него ребенка, он заявил ей, что она знала, на что шла, что к отцовству он пока, к сожалению, не готов, что он по-прежнему ее любит, но злая судьба их, увы, разлучает. Уходя, он забрал у любимой женщины все, что можно было забрать, да еще и украл кругленькую сумму денег.

Произошло это пару месяцев назад. С тех пор на Наташку буквально жалко смотреть. Жалуется она редко, но при любом упоминании о чем-нибудь, хоть отдаленно напоминающем о ее ситуации, глаза ее мгновенно наполняются слезами. Родители уговаривают дочь рожать: они мечтают о внуке или внучке, мама подумывает о том, чтобы уйти с работы. Времени на размышления осталось не так уж много — меньше месяца, но жгучая обида на «прекрасного принца», ужас перед участью матери-одиночки (в ее систему ценностей наряду с «настоящим мужчиной» всегда входила «полная семья») абсолютно деморализовали Наташу. Что будет дальше, покажет, естественно, время…Как уже было сказано выше, автор этих строк тоже подпадает под определение «мать-одиночка». Берясь за эту статью, я хотела по возможности уяснить — прежде всего для себя самой — феномен матери-одиночки. Что это? Один из вариантов женской судьбы — в чем-то хуже, в чем-то лучше прочих? Оптимальный путь для женщины обрести счастье материнства, не поступаясь собственной независимостью? Беда, незаслуженно постигшая женщину и ее ребенка (детей)? Поразмыслив над биографиями одноклассниц и своей собственной, я попыталась изложить свои соображения на бумаге.

Одинока ли мать одиночка?
Помню, как-то в детстве меня озадачило случайно выхваченное взглядом из газетного (кажется) текста выражение «мать-одиночка». Что-то неуловимо парадоксальное таилось в этом сочетании двух вполне знакомых слов. Гораздо позже, уже будучи взрослой, я поняла, что «зацепила» меня очевидная, но почему-то мало кем замечаемая логическая нестыковка. Мать может быть доброй или строгой (в детстве эти понятия кажутся антонимами), молодой или старой, серьезной или веселой, даже счастливой или несчастной, но она никак не может быть одинокой.

Если кто-то называет меня пассажиром, значит, для него важно то обстоятельство, что я в данный момент еду, а не иду; словосочетание «идущий пассажир» воспринимается как бессмыслица. Если женщину называют матерью, значит, хотят обратить внимание на тот факт, что у нее есть ребенок (или дети), — как же можно сразу вслед за этим говорить о ее одиночестве?

Мы очень редко задумываемся о том, какую власть над нами имеют слова. Сначала они, как учили нас при «историческом материализме», формируются общественным сознанием. А потом мало-помалу выходят из-под контроля и начинают это самое сознание формировать — причем тем активнее, чем менее заметно. Помните, учителя в школе обращали наше внимание на такой пережиток патриархально-крепостнического уклада, как понятие «незаконнорожденный»? «Как же это можно незаконно родиться?» — иронически вопрошали они и были абсолютно правы. Однако как-то незаметно на смену одной несуразице пришла другая. «Хитрость» подобных штампов в том, что они никогда не ограничиваются нейтральным обозначением понятия, навязывая нам некий эмоциональный фон, этакий почти незаметный привкус. Словосочетание «мать-одиночка» тоже всегда имело «привкус», только раньше это был, как правило, оттенок презрения и неприятия, а теперь — сочувствия (по отношению к женщине) и осуждения (по отношению к мужчине). Ярлык «мать-одиночка» исподволь пытается приучить женщину игнорировать собственного ребенка, воспринимать его как некий «довесок», не спасающий от одиночества. А такое отношение к ребенку, на мой взгляд, граничит с предательством.Вот как далеко могут завести словесные штампы!

И все же с моей стороны было бы лицемерием утверждать, что женщина, воспитывающая сына или дочь без участия отца ребенка, — явление в наше время и в нашей стране абсолютно нормальное. Семья — вообще институт социальный, насквозь состоящий из условностей, принятых в данное время в данном обществе. В современной европейской (и не только европейской) культуре, «моральный кодекс» которой основан, что ни говори, на христианской этике, полной и «нормальной» считается семья, состоящая из отца, матери и ребенка или нескольких детей.

Какова главная христианская добродетель? Большинство из нас, не задумываясь, ответят: любовь. Попробуем провести «обратный эксперимент». Какие ассоциации возникают у современного человека в связи со словом «любовь»? Все то же подавляющее большинство подумает прежде всего о любви между мужчиной и женщиной.

Каждая эпоха «выбирает» свою добродетель, превознося ее до небес и заслоняя ею все прочие. В эпоху рыцарства главным было слово «честь». Хорошее слово, но не забудем, что вплоть до XIX, а то и до XX века оно узаконивало и даже возвеличивало хладнокровное убийство — отнюдь не в целях самозащиты и не на войне (я говорю о дуэлях). В наше время на первый план вышло слово «любовь», причем в самом узком, почти что терминологическом смысле (вспомним уродливое, но уже практически общепринятое выражение «заниматься любовью»). Любовь считается достаточным оправданием любых решений, сопряженных с любыми жертвами. Потеря любви видится катаклизмом мирового масштаба.

Предвижу обвинения в бессердечии и возражения типа «испытаешь — поймешь» и спешу объясниться. Любовь (мы говорим здесь о любви-страсти между полами) — великое и мало с чем сравнимое по силе чувство, грозная и прекрасная стихия. Мы с восторгом окунаемся в ее водоворот, но почувствовав, что «буря промчалась», или, выражаясь менее поэтическим языком, что нас больше не любят и готовы бросить (вот еще одно нелепое и бессмысленное в этом контексте слово), вдруг вспоминаем о таких вещах, как верность, порядочность, чувство долга… Будем справедливы: стихия не дает обещаний; любовь и верность, любовь и порядочность — понятия, принадлежащие к разным смысловым рядам.Извечная обида женщины, выраженная в грубой и примитивной формуле «поматросил — и бросил», понятна и вызывает сочувствие, тем более, что от такой ситуации, в сущности, никто не застрахован. Но задумайтесь на минуту: справедливо ли и, главное, разумно ли упрекать человека в его… физиологии? Ведь главный наш женский упрек звучит примерно так: «С него как с гуся вода, а я беременна. Теперь либо аборт делать, либо ребенка растить, а он вроде бы и ни при чем». Но ведь беременность возникла не по контракту между двумя заинтересованными сторонами и не в результате взаимных обещаний. Так ли уж виноват мужчина — каким бы негодяем он вам сгоряча ни казался — в том, что результатом взаимной страсти стала ваша беременность? Стоит ли упрекать его в том, что он не ощущает физически зарождение новой жизни внутри себя, а потому с легкостью говорит об аборте и бежит сломя голову от бремени, готового так нежданно и непоправимо (с его точки зрения) лечь на его плечи? Я не пытаюсь представить мужчину, покинувшего беременную возлюбленную (или жену с ребенком), невинным ангелом. Но он и не дьявол во плоти. Он — взрослый человек, а потому, мне кажется, заботу о его моральном облике стоит предоставить ему самому.

Есть еще боль, причиненная разрывом, боль, остающаяся «растворенной в крови» после того, как «выпадут в осадок» и будут отфильтрованы обида и негодование. Рискну показаться еретиком в глазах людей, «верующих в любовь». Если не считать любовь (еще раз подчеркиваю — между полами) единственным основанием и оправданием нашей жизни, боль, вызванную ее потерей, можно перетерпеть — как любую другую. И беременность в такой ситуации можно, конечно, воспринимать как наказание, но ведь можно — и как спасение!

Я далека от того, чтобы выступать или даже просто высказываться за запрет абортов. По-моему, на эту тему сказано уже все, что только можно сказать, — и сторонниками, и противниками абортов. Я ни в коем случае не взяла бы на себя смелость склонять кого бы то ни было к тому или иному решению, если речь идет о решении по поводу необходимости аборта. Скажу только одно: лично я на каком-то интуитивном (не рациональном и не религиозном) уровне реально воспринимаю аборт как убийство. Конечно, у меня и в мыслях нет ставить его в один этический ряд с действием, юридически квалифицируемым как убийство, и женщин, сделавших аборт, я убийцами отнюдь не считаю, хотя и осознаю, что противоречу сама себе. И все же… Делая аборт, убиваешь человека, которого — если не уничтожишь — точно полюбишь, без которого не сможешь жить — если позволишь ему родиться. Какой-то чудовищный, непереносимый парадокс заключен в такой постановке вопроса…

Но если уж мы анализируем ситуацию под кодовым названием «мать-одиночка», необходимо отметить, что нередко она — по крайней мере на первый взгляд — представляет собой зеркальное отражение описанной выше схемы, полную ее противоположность. Не мужчина бросает забеременевшую от него женщину, а женщина покидает отца своего ребенка, а то и вовсе не ставит его в известность о том, что он стал отцом. Правильно ли это по отношению к мужчине, я не берусь судить по той простой причине, что никогда мужчиной и отцом не была. Наверное, не совсем правильно: человек имеет право знать, что у него есть ребенок, и принимать участие в его воспитании. Впрочем, ситуация лишь на первый взгляд противоположна положению «брошенной возлюбленной». Кто первым уйдет — вопрос техники. Едва ли найдется много женщин, сознательно лишающих себя поддержки, а ребенка — отца, если они уверены, что мужчина — пусть даже и нелюбимый — будет любящим отцом. (Я говорю не о браке, а об отцовстве, в наше время это разные вещи!) Уходят все же от тех, кому будущий ребенок по большому счету безразличен.

Расхожая женская формула в этом случае — «хочу родить (себе) ребенка». Слово «себе» не всегда произносится, но всегда подразумевается. И провоцирует упреки типа: «Ребенок — не игрушка, это, что ни говори, обуза, причем на всю жизнь, его рожают не для себя, а для него самого» и т.п. Некоторые к этому прибавляют еще и такие доводы: «Неправильно рожать ребенка, заведомо зная, что у него не будет отца. Ребенку нужна полноценная семья» и т.п. Что ж, возразить на это нечего, и то и другое верно. Но вот вопрос: а есть ли женщины, которые рожают не себе? Кому же тогда? И будет ли счастлив ребенок, которого мама родила «не для себя»? Ну а насчет полноценной семьи у меня вопрос уже скорее философского, нежели житейского толка. Что лучше — не жить вовсе или жить в «неполноценной семье»? Можно сравнивать плохую жизнь с хорошей, но сравнение небытия с бытием по меньшей мере некорректно. И кто гарантирует ребенку «полноценность» «полноценной семьи» хотя бы на несколько лет вперед?

Я, конечно, исхожу из того, что женщина, сознательно решившаяся на такой шаг, осознает и все сложности, с которыми ей неминуемо придется столкнуться. Начнем с самого незначительного — косых взглядов и «понимающих» ухмылок. Даже обо мне, всю жизнь пользовавшейся (не уверена, что заслуженно) среди родителей одноклассниц репутацией исключительно благонадежной и благонравной девицы, мама моей школьной подруги с неподдельным «участием» спросила: «Она хоть знает, от кого родила?». Но, повторяю, это самая незначительная из грядущих неприятностей. В большинстве своем люди относятся к подобной ситуации с пониманием и сочувствием.

Куда больше забот доставляет материальная сторона «одинокого материнства». Что ни говори и как ни хорохорься, а в «полноценной семье», как правило, обязанности распределяются: муж — добытчик, жена — хранительница очага, иногда (редко) — наоборот. Растить ребенка и одновременно обеспечивать семью материально — задача не из легких. Даже у самых независимых и самоуверенных первый «кураж» проходит и наступают выматывающие будни, а порой и граничащая с отчаянием усталость. Мне очень повезло: у меня есть «хранитель очага» — моя мама, бабушка моего ребенка. По сути дела, я играю в семье классическую роль мужчины-добытчика и, так сказать, куратора «интеллектуальной» стороны воспитания дочери, а вся тяжесть повседневных забот — на бабушке. Уверена, что справилась бы и одна — брала бы работу на дом, наняла бы няню. Но было бы несравненно тяжелее.

И, наконец, проблема, которую я — будем уж до конца честными — вначале упорно отрицала: у ребенка есть потребность в отце. У девочки, правда (по крайней мере в нашем случае), она не выходит за рамки формулы «у подружки есть — и я хочу». Я, естественно, никому не навязываю свою точку зрения, но, по-моему, жизнь есть жизнь, и кто сказал, что ребенок должен расти в ней под пресловутым стеклянным колпаком? Колпак будет рано или поздно поднят — и плохо придется тому, кого житейские треволнения и драмы застигнут врасплох! Счастье — категория трудноопределимая, но я убеждена, что ребенок, которого любят, не может быть несчастлив!

Написанное выше ни в коей мере не было задумано как гимн «неполной семье». Я хотела сказать только, что нет единого для всех рецепта счастливой жизни, и главное, если не единственное, что может в этой жизни сделать человек, — попробовать не делать того, что в самой глубине души он считает неправильным, — даже если этому находятся такие убедительные оправдания, как «большая любовь» или необходимость создания «полноценной семьи».