И у нас, как и во всём мире, через поколение сформировались управленцы, не нуждающиеся в политическом надзоре. Первым обратил на это внимание, естественно, Иосиф Виссарионович Джугашвили, поскольку, несомненно, был одним из лучших в мире управленцев той эпохи и значительно лучше своих коллег чувствовал все подобные нюансы. Соответственно, он в середине тридцатых годов затеял целый комплекс мер по переходу от двухканальной системы «командир плюс комиссар» к одноканальной — когда специалисты ведут хозяйственную жизнь без постоянного политического надзора, а политики занимаются только общественно-политическим воспитанием и выработкой стратегических целей — то есть тем, чем и должны (по определению!) заниматься политики и чем они занимаются во всём мире.

Система законодательных изменений была обширной и разносторонней. Прежде всего изменился устав правящей партии. Кстати, правящая партия в тот момент была вообще единственной в стране — но сама она, когда это положение только сформировалось, изрядно тяготилась им. После знаменитого левоэсеровского мятежа 1918.07.06 Владимир Ильич Ульянов неоднократно и разнообразно сетовал на то, что Коммунистическая партия осталась вовсе без оппонента и поэтому рискует совершать ошибки, которые никто не заметит вовремя. Он, исходя из этого, делал вывод: нужно резко увеличить внутрипартийный контроль. Но, к сожалению, довольно скоро превратности политической борьбы во время гражданской войны привели к принятию официального решения о запрете фракций — то есть организованной внутренней оппозиции — внутри самой коммунистической партии. В результате, как он и предвидел, партия совершила довольно много ошибок, которые никто не идентифицировал вовремя как ошибки. Когда Джугашвили и ближайшие его соратники — тоже понявшие (с его слов или самостоятельно), в чём заключается изменение текущей обстановки — начали проводить организационную реформу, она была очень разносторонней, но прежде всего изменили устав правящей партии.

Менялись и законы государства. Появилась даже новая конституция. Причём эта конституция впервые в истории нашей страны ввела всеобщее равное тайное и прямое избирательное право.

Что это такое? До того, например, система избрания советов в нашей стране выглядела (если пренебречь некоторыми мелкими техническими подробностями) пирамидой. Собрания коллективов — в основном по месту работы — выдвигают депутатов местных советов сельского и поселкового уровня. На собраниях этих советов их депутаты из своей среды избирают депутатов районных советов. Те, в свою очередь, на своих собраниях, из своей среды избирают депутатов областных советов, и так далее. Голосование, как правило, идёт открыто. Численность советов разных уровней такова, что фактически голос одного рабочего равен примерно трём голосам крестьян. Но это ещё ничего, потому что в имперское время при выборах Государственной Думы голос одного рядового горожанина соответствовал примерно пяти крестьянским голосам, голос купца соответствовал трём–четырём голосам рядовых горожан, а голос дворянина примерно пяти купеческим — точные числа не помню (да они ещё и пересматривались несколько раз), но примерно так. Вот что такое непрямое и неравное избирательное право.

Так вот, по конституции, принятой 1936.12.05, советы всех уровней без исключения избирались прямым тайным и равным голосованием самих граждан. Причём раньше существовали так называемые «лишенцы», то есть некоторые категории граждан (в основном — те, кто при прежнем режиме имел возможность эксплуатировать чужой труд; но не только они), вовсе лишённые права избирать или быть избранными. А по новой конституции такое право имел любой гражданин, не лишённый его индивидуально — по решению суда.

Кстати, при обсуждении этого вопроса в партийных органах (по-моему, на одном из пленумов Центрального комитета) кто-то даже спросил: а что будет, если выберут в совет попа или бывшего помещика? На что Джугашвили немедленно ответил: если такое случится, это будет значить, что мы в этом районе плохо поработали, ибо не смогли доказать трудящимся людям, составляющим большинство избирателей, что мы защитим их интересы лучше, чем поп или бывший помещик. Вполне логичное рассуждение для вменяемого политика. Беда только в том, что к тому времени не все отечественные политики избавились от навыков бешенства Гражданской войны.

В конце концов Джугашвили с его командой удалось провести практически все намеченные изменения. Как отмечает Юрий Николаевич Жуков, последней каплей, вызвавшей крайне резкую реакцию большинства партийных аппаратчиков, стала подготовка избирательного закона, предусматривающего альтернативное голосование — то есть выдвижение нескольких кандидатов по каждому избирательному округу. Но это была именно последняя капля в большой чаше.

Доход надзирателя

Дело тут, конечно, не только в том, что, как говорится, знает кошка, чьё мясо съела, и многие партийные аппаратчики понимали, что в случае альтернативных выборов у них скорее всего шансов нет (кстати, напомню: когда Михаил Сергеевич Горбачёв организовал альтернативные выборы в советы, на них действительно очень многих партийных аппаратчиков, что называется, прокатили). Дело ещё и в том, что положение комиссара имеет немало выгод. Причём выгоды эти тем больше, чем лучше работает командир. Потому что тогда у комиссара почти не остаётся работы, зато он обретает громадный набор возможностей приписывать все успехи командира своему собственному чуткому и мудрому руководству. Кроме того, как известно, не ошибается только тот, кто ничего не делает — у любого, кто делает, можно найти ошибки, и, понимая эту угрозу, многие командиры откупались от комиссаров. Грубо говоря, приезжает секретарь райкома в подшефный колхоз, а когда едет обратно, в багажнике его машины куча разнообразной продукции этого колхоза. Приезжает он на завод — и уезжает со всякими ценными подарками (так, директор — 1938–42 — Кировского завода Исаак Моисеевич Зальцман известен, помимо прочего, тем, что многие партийные деятели самого разного уровня получали от него при визитах на завод подарки, отделанные драгоценными камнями; как он добывал деньги на эти камни, так и осталось неведомым — но, по-видимому, добывал их ценой каких-то потерь в работе завода). Понятно, расставаться с такой кормушкой очень не хочется. Даже если человек сам себе не отдаёт отчёта в мотивах своих решений, а считает, что руководствуется исключительно самыми благородными намерениями, он всё равно будет всякими средствами и способами бороться против всего, что отдаляет его от кормушки.

Подробности политической борьбы вокруг закона об альтернативных выборах пересказывать не буду — советую прочитать книгу Жукова на сей счёт. Но в целом стенограммы двух пленумов — февральско–мартовского и июньского в 1937-м году — Центрального комитета Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) выглядят очень интересно. И очень похоже. Члены Политбюро подробно рассказывают, какие новые задачи встают перед партией в связи с принятием новой Конституции и как эти задачи лучше решать. А партийные секретари областного и республиканского уровня, составляющие в ЦК большинство, даже не реагируют на эти слова членов политбюро, а рассуждают: обстановка в стране чрезвычайно напряжённая — и извне давят, и внутри то и дело какие-нибудь диверсии и прочие пакости — и правильно Вы, Иосиф Виссарионович, нас предупреждали, что по мере построения социализма классовая борьба будет обостряться.

Классовый подход

Иосиф Виссарионович, судя по его репликам, потихонечку рвёт на себе волосы. Ведь он-то действительно говорил об обострении классовой борьбы — но говорил в конкретных обстоятельствах и по конкретному поводу. А именно — во время коллективизации, когда шла ликвидация кулачества как класса.

У нас сейчас принято объявлять, что суть этой ликвидации состояла истреблении всех крепких хозяев. Но «ликвидация как класса» — никоим образом не физическое истребление. Класс — место в системе общественных отношений. Ликвидировать как класс — изменить систему общественных отношений таким образом, чтобы этого места в ней вообще не осталось. Что такое кулак? Это вовсе не крепкий хозяин (тех звали середняками): кулак — это деревенский ростовщик. С деньгами на деревне плохо — в принципе плохо, так как в деревенской жизни деньги нужны намного меньше, чем в городской. Поэтому кулаки оперировали не деньгами, а натурой. Я тебе дам мешок зерна на посев — а ты мне за это вернёшь три мешка (это ещё по-божески, потому что урожай всё-таки чаще всего бывает больше, чем сам-три, то есть соотношение «одно посеешь — три получишь»; а бывало, что за посевное зерно требовали половину урожая, как бы велик он ни был). Я тебе дам коня, чтобы ты вспахал поле — только ты сначала моё поле вспашешь, а потом уже своим займёшься. Понятно, ростовщик нуждается в бедняках — тех, кто не может обойтись без его услуг. Но при коллективизации создаётся хозяйство, способное в складчину — совместными усилиями — обзавестись тем, что бедняки поодиночке вынуждены брать у ростовщика. То есть колхоз не нуждается в ростовщике. Вот это и есть ликвидация кулачества как класса — изменение устройства жизни таким образом, чтобы жизнь просто не нуждалась в ростовщиках.

Понятно, сами ростовщики с этим боролись. Боролись разными способами. Кулацкий террор — вовсе не фигура пропагандисткой речи, а вполне реальное и несколько лет бытовавшее явление. Скажем, в «Поднятой целине» Михаила Александровича Шолохова вообще картина коллективизации описана довольно адекватно, а масштабы кулацкого террора даже изрядно недооценены. Реально стреляли и поджигали гораздо больше, чем в этом романе.

К моменту принятия новой Конституции коллективизация давно завершилась. Кулаков — даже не людей, бывших кулаками, а тех обстоятельств, в которых человек мог быть кулаком — не осталось. Практически все, кто раньше были кулаками, уже нашли себе другие занятия — как правило, безопасные для окружающих. Соответственно в тот момент никаким обострением классовой борьбы на почве раскулачивания и пахнуть не могло. Но партийные секретари настаивали на этом самом обострении — ещё и потому, что многие из них, честно говоря, и сами не очень-то понимали, кто такой кулак. Известно, что даже при обсуждении этого вопроса в политбюро в начале коллективизации более-менее правильно рассуждал на эту тему только Калинин: он сам был хоть и рабочим, но в первом поколении — то есть выходцем из деревни. А все остальные тогдашние члены политбюро — городские жители изначально — разнобезобразно заблуждались на эту тему и только очень постепенно смогли выработать более-менее верные формулировки, как говорится, методом научного тыка. Так что очень может быть, что многие партийные деятели на этих самых пленумах 1937-го года тоже совершенно искренне заблуждались.

Но мотив классовой борьбы в их действиях несомненно присутствовал. Хотя это были совершенно иные классы и совершенно иная борьба.

Приведенное мною выше определение класса как места в общественном разделении труда — не ортодоксально марксистское. Сам Карл Хайнрихович выделял классы только по их отношению к собственности на средства производства. Но это всего лишь самое крупное разделение, достаточное разве что для уяснения основных движущих сил истории на целых эпохах. Повседневно же важны и существенно меньшие прослойки общества. Маркса может оправдать разве что сравнительно слабое разделение труда в его времена. Но даже несколькими десятилетиями позже разница между чернорабочими, мастеровыми, рабочей аристократией была далеко не очевидна значительной части социал-демократов (Иосиф Виссарионович Джугашвили чувствовал эту разницу, похоже, куда отчётливее Владимира Ильича Ульянова, ибо куда дольше занимался созданием кружков на промышленных предприятиях). А уж разница в общественных ролях деятелей одной цепочки — например: проектировщика; маркетолога, составляющего спецификацию технического задания на проект; начальника КБ, добивающегося от них обоих удешевления конструкции любой ценой вопреки всем прочим её качествам — не очевидна не только социологам западного толка (они выделяют классы только по уровню дохода, дабы забылась марксова теория), но даже большей части современных коммунистов.

Бюрократия — несомненно класс. Маркс, ориентированный прежде всего на отношения собственности, сказал, что она превращает в свою частную собственность само государство. Для каждого конкретного бюрократа это звучит как сильное преувеличение: что же это за собственность, если её можно отнять простым приказом об увольнении! Но для чиновничества в целом государственный аппарат — несомненное средство к существованию, причём обеспечивающее не только регулярный доход в виде жалованья (термин «заработная плата» тут не вполне пригоден, ибо отсутствует внятная связь между результатом работы и её оплатой), но и множество дополнительных удобств (вроде упомянутых выше выгод, извлекаемых комиссарами из надзора над командирами). Так что бюрократия имеет вполне классовые интересы. Эти-то интересы и стали предметом защиты на пленумах ЦК ВКП(б) в 1937-м году.

Пути принятия решений

Как бы то ни было, дело закончилось тем, что наличие чрезвычайного положения в стране оказалось признано официально. Июньский пленум провёл решение, впоследствии известное как Большой Террор. При всей бесспорности самого факта причастности большинства ЦК к формированию атмосферы чрезвычайщины (что очевидно уже из стенограмм пленумов) пока нет единого мнения: при каких обстоятельствах решение проведено.

Скажем, Юрий Николаевич Жуков полагает: последней соломинкой стало письмо Эйхе. Известно, что вечером перед последним днём пленума первый секретарь Западносибирского краевого комитета партии Роберт Индрикович Эйхе принёс членам политбюро какое-то письмо. Письмо не сохранилось. При Никите Сергеевиче Хрущёве архивы (в первую очередь — архивы партийные) серьёзно почищены. Но Жуков попытался по косвенным признакам реконструировать содержание этого письма. И у него вышло примерно следующее: «Только что мне сообщили, что краевое управление внутренних дел выявило большой заговор среди бывших кулаков, сосланных в Западносибирский край в порядке раскулачивания. Заговор очень обширный, и в любой момент может случиться кулацкий мятеж. Единственный способ предотвратить его — немедленно арестовать всех, кто, по косвенным данным, может быть причастен к этому заговору, а уже потом, сняв остроту обстановки, разбираться во всех подробностях, кто в чём виноват». Ну, и пришлось дать ему чрезвычайные полномочия. А заодно — и прочим партийным секретарям, ибо у них — по их же рассказам на пленуме — обстановка была столь же напряжённая.

Возникает естественный вопрос: почему, собственно, политбюро пошло на поводу у Эйхе? Да, потому, что к тому времени уже выявилась позиция большинства членов ЦК. Если бы политбюро не дало письму Эйхе ход, то на пленуме в последний день он бы вышел на трибуну и сообщил: есть такие важные сведения, а политбюро их игнорирует. Тогда пленум мог бы попросту переизбрать всё политбюро. Ведь каковы бы ни были полномочия членов политбюро в промежутке между пленумами — но на самом пленуме они вполне рядовые члены Центрального комитета, не имеющие никаких особых прав.

Кстати, через два десятилетия случилось нечто очень похожее. 1957.06.18 большинство членов политбюро (тогда оно называлось «президиум ЦК») решило отстранить Никиту Сергеевича Хрущёва от должности первого секретаря. Но кандидат в члены политбюро Екатерина Алексеевна Фурцева ухитрилась выйти из зала заседаний под тем предлогом, что ей срочно нужно в туалет (что поделаешь — женщина!), помчалась в свой кабинет и тут же принялась обзванивать членов ЦК, сообщая им об этом решении и приглашая их немедленно прибыть на внеочередной пленум ЦК. Министр обороны Георгий Константинович Жуков и председатель комитета государственной безопасности Иван Александрович Серов, повязанные с Хрущёвым кровью государственного переворота 1953.06.26 (когда был убит заместитель председателя совета министров и министр внутренних дел Лаврентий Павлович Берия), организовали немедленную доставку членов ЦК в Москву военными самолётами (первые несколько членов ЦК, лояльных Хрущёву, прибыли прямо на заседание президиума и добились отсрочки принятия постановления, которому ЦК в порядке партийной дисциплины скорее всего подчинился бы). В результате на следующий день совершенно неожиданно для большинства (7 человек против 2) президиума собрался пленум и отправил в отставку весь президиум, кроме Хрущёва и его сторонника Анастаса Ованесовича (Ивановича) Микояна.

Примерно так же могли развиваться события и в 1937-м. Вопреки всем нынешним — запущенным с нелёгкой руки всё того же Хрущёва — легендам о кровавом тиране Сталине, которому все безоговорочно подчинялись.

Но есть и другая версия. Стенограммы нескольких последних дней пленума не сохранились — но, опять-таки, архивы были изрядно подчищены. Может быть, большинство пленума само проголосовало за эти чрезвычайные полномочия. Благо могло себе позволить. В период между съездами пленум ЦК — высший орган партии. А решениям партии — согласно уставу — обязаны подчиняться все её члены. Включая и политбюро, и высших государственных служащих: они тоже практически все состояли в той же правящей партии.

Барьеры и обходы

Но когда началось фактически чрезвычайное положение, никто ещё не ожидал, что оно выльется именно в Большой Террор. Хотя бы потому, что политбюро, дав согласие на применение чрезвычайных мер, обставило его многими, так сказать, защитными сооружениями.

Прежде всего, чрезвычайные меры должны были предпринимать так называемые особые тройки — то есть решение принимали самые компетентные на тот момент люди в каждом регионе, а именно: первый секретарь регионального комитета партии, начальник регионального управления внутренних дел и прокурор региона. Тогдашняя система управления была выстроена так, что через этих троих проходила практически вся информация о положении дел в регионе — соответственно, именно они в наибольшей степени располагали сведениями, указывающими, какова может быть реальная степень опасности в регионе, и, значит, кто реально может быть хоть в чём-то виновным.

Кроме того, с самого начала были установлены лимиты на применение чрезвычайных мер. Из регионов сообщали в центр (в переводе на современный язык): по нашим оперативным данным, в регионе есть столько-то людей, подозреваемых в соучастии в преступлениях, подходящих под статью «измена родине» Уголовного кодекса (в уголовном кодексе Российской Советской Федеративной Социалистической Республики она имела номер 58, откуда множество рассказов с упоминанием именно этого номера); из них столько-то человек подозреваются в преступлениях по этой статье, допускающих применение смертной казни (такие подозреваемые на тогдашнем жаргоне назывались «первая категория», что вполне понятно, ибо смертной казнью караются только самые опасные преступления); просим разрешения их арестовать для дальнейшего ведения следствия. Центр оставил за собой право уменьшать эти лимиты — разрешать задержание меньшего количества граждан, чем просили из регионов. Тоже, в общем, вполне логично, ибо центр располагает сведениями о картине в целом по стране — соответственно, то, что кажется из региона чрезвычайными обстоятельствами, может оказаться на самом деле чем-то вполне тихим и спокойным, не требующим никакой чрезвычайщины. Вроде бы всё логично и может ограничить излишнее рвение. Но с мест начали отвечать на это требованиями дополнительных лимитов на аресты. Известны регионы, откуда таких дополнительных заявок присылалось по пять–шесть.

Кстати, известен один случай, когда Центр повысил лимит. Из Кировской области прислали запрос на тысячу человек по второй категории и на триста по первой, на что кррррровавый тиррррран ™Сталин ответил: разрешаю пятьсот по первой и восемьсот по второй. Почему я уверен, что этот случай единственный? Потому что встречал буквально сотню сканов этого запроса — и больше не встречал ни одного скана подобного содержания. Существуй несколько подобных примеров — каждый из них цитировали бы с превеликим удовольствием. У меня есть некоторый опыт подачи заявок в вышестоящие инстанции, поскольку я в советское время соучаствовал в разработке нескольких автоматизированных систем управления технологическими процессами (я руководил написанием их программной части), и оборудование, нужное для таких систем, в ту пору не продавалось свободно, а закупалось через систему централизованного снабжения. По этому опыту я знаю: если начальник удовлетворяет твою заявку с превышением хоть по одному пункту, это означает, что больше он ни одной твоей заявки на данную тему не удовлетворит ни при каких обстоятельствах. Такой опыт позволяет мне предположить: у Иосифа Виссарионовича не было оснований отказать в этой заявке впрямую, но он на бюрократическом языке дал понять, что в дальнейшем, если предъявят ещё хоть одну заявку, он изыщет какие-нибудь иные способы отказать — вплоть до служебного расследования в отношении тех, кто эту заявку подаст. Конечно, это страшновато звучит — по сути, подставить двести человек под угрозу смертной казни только ради такого бюрократического намёка. Но другого-то средства в его распоряжении действительно не было. Так уж были тогда устроены взаимоотношения уровней власти. Если понимать, как вообще выглядела реальная система управления и в те времена, и намного позже, а не рассуждать о единственном всесильном тиране, то такие вещи становятся понятны довольно скоро.

Вообще достаточно одного изучения заявок на лимиты, чтобы убедиться в неоднородности тогдашних событий и их мотивов.

Из нескольких регионов прислали заявки, исчисленные до одного человека, и в дальнейшем — даже несмотря на некоторые намёки непосредственно из центрального аппарата народного комиссариата внутренних дел — дополнительных заявок не представляли. Прислали заявку, что у них, скажем, 657 человек идут по второй категории и 214 — по первой, и всё! Ясно, что люди действительно порылись в делах, нашли всех, на кого есть серьёзные подозрения, но нет однозначных улик, решили эти дела закрыть, воспользовавшись разрешением сверху, закрыли их, и больше им ничего не надо.

А были регионы, где заявки округлялись до сотен и даже до тысяч. Особо отличался этим Никита Сергеевич Хрущёв. Причём у него в заявках числа даже толком не сходились. Скажем, вторую категорию присылает с округлением до сотен, а первую — с округлением до тысяч. Ясно, что единственный источник таких чисел — потолок служебного кабинета.

Вообще же в числе лидеров по количеству арестованных и казнённых в расчёте на душу населения — регионы, которыми руководили Эйхе, Хрущёв и Павел Петрович Постышев. Так вот — именно Эйхе и Постышев первые, кого Хрущёв объявил невинными жертвами кррррровавого тирррррана ™ Сталина.

Но дополнительные лимиты — это ещё не всё. Очень тяжёлую роль сыграло то, что в чрезвычайной обстановке всегда появляется очень много всяких желающих свести свои счёты чужими руками. Чем мутнее вода, тем крупнее рыба, которую можно там выловить. Такие вещи, как рассказы о доносах ради получения комнаты соседа в коммунальной квартире, к сожалению, не преувеличение — было и такое. В двадцатые годы следователи легко распознавали подобные трюки и, как правило, карали самого доносчика за ложный донос. Но в чрезвычайных обстоятельствах — когда открытым текстом с самого верха, из Центрального комитета правящей партии, сказано, что заговор есть и нужно его немедленно раскрывать любой ценой, любыми средствами — следователь, естественно, вынужден принимать во внимание даже откровенно нелепые доносы. Кроме того, партийцы стали сами сводить счёты друг с другом. Если первый секретарь регионального комитета партии знает, что второй секретарь метит на его место и давно ведёт ради этого интриги с центром, надо быть очень хорошим человеком, чтобы не воспользоваться случаем для объявления этого второго секретаря преступником.

Все дела должны быть внутренними

Ещё важное обстоятельство, о котором, похоже, не знал практически никто даже в самом политбюро — это так называемая евдокимовщина. Её сейчас подробно исследует Лев Рэмович Вершинин, так что в ожидании результата его трудов опишу только главное. Большая группа работников центрального аппарата народного комиссариата внутренних дел (и, вероятно, сотрудников на местах) во главе с Ефимом Георгиевичем Евдокимовым считала: раз через наш комиссариат проходят все ключевые сведения о жизни в стране, раз мы больше всех знаем об опасностях, угрожающих стране — значит, и наша роль в управлении страной должна быть первоочередной и решающей. Правда, Евдокимов ко времени Большого Террора уже не работал в наркомате внутренних дел — с 1934-го он возглавлял (в пересчёте на наши деньги) примерно наш нынешний Краснодарский и Ставропольский край. Кстати, Шолохов очень красочно описал Джугашвили, какие безобразия творились во время коллективизации и хлебозаготовок на Дону — в то время руководил этим краем как раз Евдокимов, и этого достаточно, чтобы понять, какую угрозу представляли его идеи для страны. И хотя в 1937-м Евдокимов уже не работал в наркомате, но работали очень многие, кто разделял его представления о хорошем управлении страной. Кстати, Евдокимов расстрелян 1940.02.02 — в ходе Большой Чистки, о которой я подробнее скажу ниже — и, понятно, реабилитирован в 1956-м.

Правда, почти за год до начала Большого Террора — 1936.09.26 — на пост комиссара внутренних дел вместо Еноха Гершоновича Иегуды (Генриха Григорьевича Ягоды) назначен Николай Иванович Ежов — до того секретарь Центрального комитета. Кстати, в этом отношении Ежов равнялся Джугашвили, ибо по настоянию самого же Джугашвили в 1934-м — на XVII съезде партии — пост генерального секретаря был упразднён, а вместо него было введено просто несколько секретарей со вполне равными правами. Понятно, на практике к Джугашвили прислушивались больше — но не потому, что у него были какие-то особые аппаратные права, а просто потому, что он гораздо чаще коллег предлагал правильные решения. Ежов отличался невероятной аккуратностью и исполнительностью. Потому именно его и назначили с задачей разобраться, кто и что именно накосячили при Ягоде, и навести порядок в делах. Ежов действительно всерьёз начал наводить порядок в делах. В частности, он ввёл систему формальных критериев для возбуждения дел по статье «измена Родине». По его распоряжению требовалось три доноса от не зависимых друг от друга людей (причём реально не зависимых: известны случаи, когда Ежов отказывал в возбуждении дела, потому что выяснялось наличие каких-то связей между доносчиками) либо два показания от ранее арестованных. Почему показаний требовалось меньше, чем доносов? Потому что всем известно: за групповуху дают больше. Поэтому любой подследственный старается, если есть к тому хоть малейшая возможность, сделать вид, что действовал в одиночку. Если человек признаётся, что действовал в группе, и указывает на подельника, то скорее всего указывает правильно — вот такая была логика рассуждений Ежова. В общем, разумная логика.

Но Ежов не имел ни малейшего представления о, так сказать, следственной технологии. Поэтому его, судя по всему, элементарно подставили. По косвенным данным похоже: ему подсунули несколько дел, содержащих все указанные им формальные признаки, но, по сути, совершенно липовых. А он, не имея опыта следственной работы, конечно же, не мог этого понять. Утвердил дела, а после этого ему сказали: с твоей подачи убиты такие-то ни в чём не повинные люди, ты теперь убийца, и тебе теперь одна дорога — с нами. Кто именно мог такое устроить? Трудно сказать однозначно. Скорее всего, это был Михаил Петрович Фриновский — первый заместитель народного комиссара внутренних дел, начальник пограничных войск и рьяный сторонник Евдокимова.

К сожалению, это всё лишь косвенные предположения — достоверных документов на сей счёт, естественно, нет. Известно только, что к концу 1937-го года у Ежова натуральным образом поехала крыша, и он удерживался от прямого попадания в Кащенко только лошадиными дозами спирта, кокаина и гомосексуализма, хотя ранее ничем из этого не увлекался. Естественно, в революционные годы он всё это пробовал (тогда многие так пробовали), но не увлёкся, а тут по полной программе пошёл. Кроме того, известно, что он начал собирать полномасштабное досье на Джугашвили и Скрябина. Вячеслав Михайлович Скрябин — Молотов — был в то время председателем совета народных комиссаров — то есть, в отличие от Джугашвили, прямым и непосредственным начальником Ежова — и мог отдать распоряжение о его отстранении от должности. По-видимому, Ежов рассудил, что может остаться в живых, только если некому будет с него спросить за всё, что он натворил. Кстати, у него были вполне реальные шансы на арест тех же Скрябина и Джугашвили, потому что тогда вовсе не гарантировалось, что именно премьер или первый секретарь выигрывают всегда и при всех обстоятельствах. Что могло произойти на пленуме — я уже говорил. Приведу ещё один пример из другой страны. В Чехословакии в 1951-м году столкнулись и погрызлись между собою тогдашние президент Клемент [отчество неизвестно ввиду рождения вне зарегистрированного брака] Готвальд и первый секретарь Рудольф Шимонович Зальцман (он перевёл свою фамилию на чешский — Сланский, то есть Соляной). По нашим современным представлениям, при таком раскладе первый секретарь должен был съесть президента даже без масла и соли. А фактически именно первый секретарь признан изменником и 1952.12.03 казнён (президент пережил его всего на три месяца: 1953.03.14 — через несколько дней после возвращения с похорон Джугашвили — умер от разрыва аорты). Так что расклады были возможны всякие.

Джугашвили — главный борец с беспределом

Все эти причины привели к тому, что Большой Террор действительно стал именно террором — наведением ужаса. Хотя боялись, конечно, не все. Основной ужас царил среди более-менее образованных горожан, занимающихся умственным трудом. Работники физического труда никаких угроз для себя от всего этого не усматривали, и их призывы вычистить поганой метлой всех изменников были, судя по всему, достаточно искренни.

Кроме того, Большой Террор изначально воспринимали как временную меру. В моей статье «Почему собака не лаяла» отмечено: особые тройки — основной инструмент ускоренного рассмотрения дел — не включили в закон «О судопроизводстве в СССР», хотя технически это было несложно. Следовательно, никто не намеревался сохранять возможность отхода от обычной судебной — долгой, но наиболее надёжной — процедуры рассмотрения дел с политической подоплёкой. Увы, длительный опыт показывает: нет ничего долговечнее временных решений. И Террор мог стать не только Большим, но и Долгим. По крайней мере многие соучастники его входили во вкус с каждым новым приговором, с каждой новой статьёй о заговорщиках.

Понятно, такое положение в стране нетерпимо. Джугашвили боролся с ним в меру тех возможностей, какие у него вообще были.

Во-первых, он старался сокращать — за единственным указанным мною исключением — эти самые лимиты.

Во-вторых, из поимённых списков лиц, привлекаемых к суду и следствию, он по возможности вычёркивал тех, кто был ему лично знаком и кого он, соответственно, не подозревал в преступлениях. Например, известно, что маршала Александра Ильича Егорова (у него Джугашвили был комиссаром на Юго-Западном фронте во время польской кампании 1920-го года) он вычёркивал из списков дважды. Какие именно материалы ему предоставили в третий раз и почему он всё-таки согласился разрешить арест Егорова — к сожалению, до сих пор неизвестно, поскольку при Хрущёве, как правило, уголовные дела реабилитированных уничтожались. Что, кстати, само по себе указывает на степень достоверности принятых при Хрущёве решений о реабилитации.

В третьих, во всех случаях, когда был выбор из нескольких вариантов, он добивался наигуманнейшего. Например, на февральско–мартовском 1937-го года пленуме обсуждались показания против виднейших деятелей партии — Николая Ивановича Бухарина (в революционные годы — виднейшего левого коммуниста, объявившего массовые смертные казни необходимым инструментом воспитания нового человека, а впоследствии главу правого крыла партии) и Алексея Ивановича Рыкова (первого — 1917.11.08–16 — народного комиссара внутренних дел, председателя — с апреля 1918-го по май 1921-го — Высшего совета народного хозяйства, преемника Ульянова на посту председателя — 1924.02.02–1930.12.19 — совета народных комиссаров, одного из вождей правого крыла партии). По результатам обсуждения возникло три предложения. Больше всего членов ЦК проголосовало за немедленный расстрел. На втором месте оказалась идея по суду приговорить к расстрелу. Меньше всего голосов собрал вариант, предложенный Джугашвили: отдать под следствие в обычном законном порядке. Поскольку во всех трёх случаях голосов было меньше половины пленума, Джугашвили удалось серией уговоров и интриг добиться принятия своего предложения при повторном голосовании. Правда, следствие собрало достаточно по тому времени доказательств, чтобы третий открытый Московский процесс — 1938.03.02–13 — приговорил Бухарина и Рыкова к высшей мере социальной защиты. Присутствовавшие на процессе иностранные наблюдатели — включая посла Соединённых Государств Америки в СССР, много лет бывшего юристом — признали процесс честным, а приговор обоснованным.

Кроме того, Джугашвили на январском 1938-го года пленуме ЦК ВКП(б) провёл, помимо всего прочего, решение «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». По нему партийная организация не имела права автоматически исключать человека, попавшего под следствие, даже если он уже арестован, а надлежало внимательно следить за ходом всего следствия. Партия должна была отвечать за каждого своего члена, а не избавляться от него. Но это, конечно, мало помогло. Например, тот же Постышев во вверенной ему Куйбышевской области организовал аресты трёх поколений партийцев — то есть состав районных комитетов партии с 1937.06.14, когда он возглавил областной комитет, до 1938.02.26, когда его наконец самого арестовали, изменился трижды.

Но Джугашвили имел ещё один серьёзный ресурс. Он в значительной степени распоряжался назначениями партийных кадров. И вот, воспользовавшись этим, он сразу после ареста армейского комиссара 1-го ранга Петра Александровича Смирнова, впервые в советской истории (в том же 1938-м) ставшего народным комиссаром военно-морского флота, предложил Фриновскому — как я уже говорил, первому заместителю народного комиссара внутренних дел и начальнику пограничных войск — занять 1938.09.08 этот пост (логично, поскольку понятно: военно-морской флот тоже защищает границы — морские границы), а на место Фриновского пригласил первого секретаря Центрального комитета Коммунистической партии Грузии Лаврентия Павловича Берия.

Мастер делового управления

Берия, надо сказать, был совершенно гениальный управленец и хозяйственник. В частности, именно под его руководством нищая голодная Грузия стала богатейшей республикой Союза, потому что именно Берия первым сообразил: незачем в Грузии выращивать хлеб, а надо выращивать то, что востребовано в других регионах Союза. За мандарины с одного дерева можно было получить в России в десятки раз больше хлеба, чем можно вырастить в самой Грузии на площади, занятой этим мандариновым деревом. Именно благодаря таким решениям Грузия и стала богатейшей республикой Союза. Но Берия заботился не только о сельском хозяйстве. Он, скажем, добился создания в Грузии авиазавода. Этот завод сравнительно невелик, но именно благодаря его малому размеру на нём очень часто выпускались всяческие экзотические и экспериментальные самолёты, что опять-таки приносит больший доход, чем крупносерийное производство. Насколько мне известно, авиазавод, созданный под руководством Берия, работает до сих пор — во время Пятидневной войны российская авиация оказалась вынуждена бомбить взлётно-посадочную полосу этого завода, чтобы предотвратить полёты оттуда грузинских боевых самолётов.

Отличился Берия и после войны. В частности, именно он возглавил так называемый Первый Специальный комитет, занимавшийся решением ядерной проблемы, и даже в декабре 1945-го года ушёл ради этого спецкомитета с поста народного комиссара внутренних дел. Более того, вскоре под руководство Берия передали Второй Специальный комитет, занимавшийся ракетостроением, и Третий, занимавшийся бортовой радиоэлектроникой. Понятно, тут дело не только в том, что он управлялся со своей работой лучше руководителей других спецкомитетов — сработало ещё и то, что это триединая задача, и решать её надо комплексно. Без ракет не на чём было доставлять ядерные бомбы, а без хорошей радиоэлектроники эти ракеты полетели бы куда угодно, только не туда, куда надо. Но тем не менее сказалось, конечно, и то, что Берия руководил лучше коллег: в частности, те, кто работал в системе этих спецкомитетов, впоследствии неизменно вспоминали его как прекрасного руководителя.

Кстати, небольшой эпизод из жизни спецкомитетов. Если ехать по Кутузовскому проспекту Москвы из центра, то сразу за Третьим Транспортным кольцом (и станцией метро «Кутузовская», лежащей на этом кольце) видна статуя Валентины Степановны Гризодубовой. Великая лётчица — первая женщина, удостоенная звания Героя Советского Союза вместе с Полиной Денисовной Осипенко и Мариной Михайловной Расковой за установление 1938.09.24–25 мирового рекорда беспосадочного полёта для женских экипажей (на самолёте АНТ-37 «Родина» — предназначенном для сверхдальних бомбардировочных полётов двухмоторном варианте самолёта АНТ-25 «Рекорд дальности», на котором действительно установили рекорды: 1934.09.10–12 12411 км по замкнутому маршруту — Михаил Михайлович Громов, Александр Иванович Филин, Иван Тимофеевич Спирин; 1936.07.20–22 9374 км над материком и 1937.06.18–20 8504 км между материками через Северный полюс — Валерий Павлович Чкалов, Георгий Филиппович Байдуков, Александр Васильевич Беляков; 1937.07.12–14 10148 км между материками через Северный полюс — Михаил Михайлович Громов, Андрей Борисович Юмашев, Сергей Алексеевич Данилин) — стоит перед зданием Института приборостроения, где в 1946–63-м и 1972–93-м руководила лётными испытаниями той самой бортовой радиоэлектроники, что входила в обязанности Третьего Специального комитета. В 1950-м лучший испытатель среди писателей и лучший писатель среди испытателей Марк Лазаревич Галлай оказался отстранён от лётно-испытательной работы как бывший на оккупированной территории (в июне 1943-го ТБ-7 под его командованием сбит на боевом задании; экипаж опустился на парашютах в легендарных Брянских лесах, 12 дней пробыл среди партизан и эвакуирован на Большую Землю), да вдобавок ещё и еврей (причины резкого ухудшения взаимоотношений СССР и созданного при активнейшей советской политической и военнотехнической помощи Израиля — предмет отдельного исследования). Гризодубова взяла его в свой институт — пилотировать летающую лабораторию, где испытывались разрабатываемые приборы. Сам Галлай отмечает: 9/10 работы испытателя — площадки, то есть пилотирование в строго установившемся режиме, с погрешностью в доли процента, не улавливаемые никакими приборами. Летающая лаборатория в основном гоняла площадки, так что испытательные навыки Галлай не утратил. Между тем пилот летающей лаборатории целого института — должность, чьё заполнение в компетенции руководителя отрасли. То есть Берия несомненно знал о приглашении на работу во вверенной ему системе человека с сомнительной анкетой — и утвердил назначение.

Но в 1938-м, очевидно, не важны были все его управленческие способности, а важно было прежде всего то, что Берия в молодости пару лет возглавлял закавказскую ЧК — то есть, в отличие от Ежова, имел собственный опыт следственной работы, и его невозможно было так подставить, как подставили Ежова.

Тормоз до упора

Берия пару месяцев проработал заместителем народного комиссара внутренних дел, разбираясь во внутренней структуре комиссариата и рычагах управления им. Одновременно Джугашвили предложил Ежову взять на себя по совместительству обязанности арестованного 1938.04.08 народного комиссара водного транспорта Николая Ивановича Пахомова: мол, других подходящих кандидатов пока нет, так что поработай на освобождённом под твоим руководством месте. На что Ежов радостно согласился, поскольку надеялся отвлечь внимание от своей деятельности во внутренних делах.

Затем Джугашвили сказал: ну, вот, дела в наркомате внутренних дел идут более-менее нормально, и уже видно, что товарищ Берия может с ними справиться, а вот в водном транспорте завал всё ещё не преодолён, и надо товарищу Ежову полностью сосредоточиться на этой работе. 1938.11.25 Берия вступил в должность наркома внутренних дел и тут же отдал серию распоряжений, означающих попросту прекращение Большого Террора. Одновременно прокурор СССР (тогда эта должность называлась не генеральный прокурор, а именно прокурор СССР) Андрей Януарьевич Вышинский отдал своё распоряжение: только что вступил в силу принятый 1938.08.15 новый закон о судопроизводстве в СССР, по этому закону единственным судебным органом признаётся суд — соответственно, сотрудники прокуратуры более не вправе участвовать в работе особых троек. И таким образом прекратилось вынесение обвинительных приговоров в так называемом особом порядке.

Сам этот порядок был установлен указом президиума центрального исполнительного комитета советов СССР 1934.12.01 — в день убийства Сергея Мироновича Кострикова — Кирова. По нему дела по обвинению в терроре (не просто в государственной измене, а именно в конкретной её форме — террор) рассматривались в течение суток без прений сторон, без привлечения прокурора и адвоката. Просто изучались материалы, представленные следствием, ну и максимум выслушивались одна–две коротких реплики от подсудимого. Вот этот особый порядок рассмотрения дел и прекратился — и с тех пор более не возобновлялся. На этом и кончился Большой Террор.

Правда, за Большим Террором последовали Большая Проверка и Большая Чистка.

Политическая уголовщина

Под руководством Лаврентия Павловича Берия прошёл пересмотр обвинительных приговоров, вынесенных в бытность Николая Ивановича Ежова народным комиссаром внутренних дел — с 1936.09.26 по 1938.11.25. В первую очередь пересмотрели смертные приговоры, не приведенные в исполнение. Всего под руководством Ежова вынесено чуть более 600 тысяч смертных приговоров, из них примерно 100 тысяч не приведены в исполнение. Вот с них-то и начали. А следом, естественно, пошли по несмертным приговорам. До начала Великой Отечественной войны успели пересмотреть примерно миллион (из 2.5 миллионов) обвинительных приговоров.

К сожалению, статистика этого пересмотра изрядно запутана (особенно с учётом того, что он, возможно, продолжился и в войну). Мне встречались несколько вариантов. В целом картина выглядит примерно так: из миллиона обвинительных приговоров по статье «измена родине», пересмотренных до войны, что-то между двумя и тремя сотнями тысяч признали вовсе необоснованными с полной реабилитацией обвинённых (и по возможности — восстановлением их на прежней или близкой к тому работе) и ещё что-то между двумя и тремя сотнями тысяч признали чисто уголовными, без политической подоплёки.

Откуда взялась вторая группа изменённых приговоров? Дело в том, что тогдашний уголовный кодекс написан в 1922-м году, частично переработан в 1926-м. В те времена у нас господствовало проистекающее из простейшего понимания марксизма убеждение, что люди совершают преступления под давлением внешних неблагоприятных обстоятельств — стоит изменить эти обстоятельства, как человек перестаёт быть преступником. Понятно, что несправедливо сурово карать человека за то, что в общем-то не зависит от его воли, а совершено под давлением обстоятельств. Поэтому очень многие наказания были с нашей нынешней точки зрения несуразно мягкими. Например, за изнасилование давали до пяти лет. А что делать следователю, если он видит, что перед ним жлоб с деревянной мордой и её за пять лет точно не отрихтовать? Он смотрит — изнасилована комсомолка — и пишет в обвинительном заключении: «совершено покушение на члена общественной организации», а это уже статья «измена родине», и по данному пункту статьи можно дать до 10 лет лишения свободы. Вот так и появлялись политические дела из явных уголовных. Берия строго воспретил подобную практику, и пока он был народным комиссаром внутренних дел, этот запрет соблюдали, но с его уходом с этого поста уже в 1946-м году практика политических довесков к уголовным преступлениям возобновилась, потому что кодекс-то остался прежним, с теми же несуразно мягкими наказаниями, и других выходов из положения, кроме довесков, фактически не было. Только когда 1961.01.01 вступил в силу новый Уголовный кодекс, написанный уже с учётом накопленного опыта, вот эти самые политические довески прекратились реально, ибо уже отпала нужда в них.

Кстати приведу парочку реальных приговоров с политическими довесками.

Все мы знаем, что при кррррровавом тиррррране ™ Сталине великий конструктор космической техники Сергей Павлович Королёв был осуждён — но не все знают, за что именно осуждён. Королёв в 1937–38-м годах разрабатывал управляемые ракеты — крылатые и зенитные. Мы знаем, что сейчас крылатые и зенитные ракеты — серьёзнейшая боевая сила. Естественно, даже странно выглядит, что человека, занимавшегося такой важнейшей по нашим понятиям разработкой, арестовали. Но, когда Королёв только-только начал свою работу, разработчики автопилотов сразу же сказали, что не в состоянии сделать систему управления, способную работать в условиях полёта ракеты — хотя бы потому, что там стартовые перегрузки на порядок выше перегрузок при любых эволюциях самолёта. Они оказались, к сожалению, правы. Даже немцы, опередившие нас по части приборостроения на пару поколений приборов, сумели создать летающую крылатую ракету — Физелер-103, более известную, как Фау-1 — только в 1943-м. Фау — первая буква немецкого слова Vergeltung — возмездие. Немцы провозгласили участие Англии в войне против немцев изменой её расовому происхождению — соответственно, оружие, способное долетать до Англии, назвали «Возмездие». А немецкие зенитные ракеты так до самого конца войны и не вышли из стадии эксперимента, хотя были жизненно необходимы Германии для противостояния массированным налётам английских и американских бомбардировщиков на немецкие города. Но вот не получилось — не смогли даже немцы создать нормально летающие зенитные ракеты. Соответственно, у Королёва в 1938-м это заведомо не получилось бы. Ему это сказали. Он это знал. Кроме того, немцы на Физелер-103 использовали воздушно-реактивный двигатель — он берёт окислитель из окружающего воздуха, а на борту хранится только горючее. Королёв же строил крылатую ракету с жидкостным реактивным двигателем: она должна была нести на борту и горючее, и окислитель. Понятно, что суммарный энергозапас получается на порядок меньше, чем в немецком варианте. Физелер-103 пролетала до трёхсот километров, а ракета Королёва, по проекту, рассчитывалась на дальность полёта 30 км. Военные сразу же заявили ему: ракета такой дальности нам в принципе не нужна; на такое расстояние проще послать обычный самолёт на бреющем полёте — он долетит незамеченным, попадёт в цель без промаха; а твоя ракета, во-первых, неизбежно попадёт не точно в цель, а, во-вторых, стоит практически столько же, сколько самолёт, но ракета одноразовая, а самолёт вернётся; не нужна нам ракета с такими характеристиками. Но Королёву было просто очень интересно. Он был человеком в высшей степени увлечённым, как все ракетостроители той эпохи (не зря сокращение ГИРД — группа исследования реактивного движения — сами участники расшифровали как «группа инженеров, работающих даром»), и очень хотел сделать хоть что-нибудь. В итоге он построил-таки 4 опытных экземпляра крылатой ракеты. Все они летали, куда бог пошлёт. Одну из них бог даже послал на блиндаж на ракетном полигоне, где находились в тот момент несколько генералов, приехавших посмотреть на такую оружейную экзотику. Естественно, Королёва арестовали по обвинениям в попытке покушения на представителей командного состава Рабоче-Крестьянской Красной Армии, нецелевом расходовании казённых средств и подрыве обороноспособности страны путём нецелевого расходования средств, поскольку Ракетный научно-исследовательский институт, где Королёв работал, финансировался из средств оборонной части государственного бюджета. Но на следствии сразу отпало обвинение в покушении: ведь если ракета летит куда попало, если невозможно создать для неё автопилот — значит, невозможно её сознательно нацелить на блиндаж с генералами. Поэтому, хотя Королёв был арестован по первой категории, преступления по которой карались смертной казнью, но это обвинение в ходе следствия отпало, и дали ему 10 лет по совокупности прочих деяний. Из чего, кстати, видно, как при кровавом режиме приписывали всем какие попало преступления и карали за то, что приписали. Это было при Ежове, а при Берия это обвинение пересмотрели и пришли к выводу, что нецелевое расходование средств было (когда ты делаешь нечто заведомо бесполезное, о чём тебе уже со всех сторон сказали, что это бесполезно, то это, несомненно, нецелевое использование средств), но вот подрыва обороноспособности не было, потому что Королёв действовал не по злому умыслу, а по искреннему заблуждению — и, соответственно, срок ему сократили с 10 лет до 8, положенных по закону именно за нецелевое использование казённых средств. Правда, эти годы он провёл в закрытых конструкторских бюро — так называемых шарашках — и его талант использовался по назначению. Но, как видно, обвинения были, к сожалению, вполне обоснованы. Полагаю, сейчас за такое отношение к казённым деньгам Королёв получил бы примерно столько же. Если, конечно, кто-то удосужился бы защитить казну.

Другой пример. Ещё один невинный сиделец. Великий авиаконструктор Андрей Николаевич Туполев. Тоже обвинённый по нынешним легендам чёрт знает в чём. Но, по счастью, знает это не только чёрт. Поскольку уголовное дело Туполева, как и уголовное дело Королёва, сохранилось, то и мы знаем, в чём его обвиняли. За несколько месяцев до ареста Туполев в очередной раз побывал в командировке в Соединённых Государствах Америки, где в очередной раз отбирал авиатехнику для закупки лицензий на её производство. Купил он там лицензии на три самолёта. Один из них был знаменитый Дуглас коммерческий третий — действительно баснословно удачная машина. Достаточно сказать, что ДиСи-3 имеет неограниченный сертификат пригодности к полётам — то есть при надлежащих регламентных работах по уходу за машиной DC-3 можно эксплуатировать неограниченно долго. И до сих пор в разных уголках мира летают эти самые самолёты. У нас он, кстати, известен как Ли-2, поскольку заводом №84, где впервые в СССР освоили его серийное производство, руководил Борис Павлович Лисунов, и по первому слогу его фамилии назвали самолёт. Но другие два самолёта, выбранные Туполевым, при детальном рассмотрении на коллегии народного комиссариата авиационной промышленности признаны не нужными стране. Не помню, по каким именно причинам — но, в конце концов, страна не бесконечно богатая, приходится выбирать: что производить, а от чего отказаться. Даже сейчас приходится, а уж тогда и подавно. И вот эти два самолёта из трёх признаны не подходящими для нашего производства. Естественно, возник вопрос: почему такой грамотный специалист, как Туполев, решил закупить их, почему он не сообразил сам и сразу, что такие самолёты нам не нужны? Это, конечно, не основание для ареста, но основание для подозрений. Далее. При закупке лицензий в Соединённых Государствах Америки и Британии мы всегда требовали пересчёта конструкций из дюймовой системы в метрическую. Почему требовали? Потому что это никоим образом не формальная задача. Скажем, в каком-то месте исходной конструкции лист толщиной четверть дюйма — это 6.35 мм, а наша промышленность не выпускает лист такой толщины. Выпускает либо 6 мм, либо 6.5 мм. Только конструктор, располагающий всеми исходными данными для прочностных расчётов, может однозначно сказать, можно ли в данном случае ограничиться 6 мм листом или нужен лист 6.5. Без исходных данных приходится весь расчёт на прочность проводить заново, с нуля. В частности, расчёты по переводу DC-3 с дюймовой меры в метрическую заняли у одного из ближайших сотрудников Туполева — конструктора Владимира Михайловича Мясищева — и его рабочей группы полгода. Естественно, это уже вызвало подозрение: а не получил ли Туполев какой-нибудь откат от фирмы за то, что снял эту работу с неё и переложил на плечи наших конструкторов. Последней каплей в чаше терпения стало то, что Туполев во время этой командировки заодно прикупил для себя служебный автомобиль и кондиционер в свой кабинет. В принципе, по его служебному положению ему эти редкие по тому времени вещи полагались. Но он не имел права принимать решение об их закупке самостоятельно. Он был обязан запросить разрешение либо в народном комиссариате авиационной промышленности, либо в торговом представительстве СССР в СГА. Он не сделал ни того, ни другого, а это уже превышение служебных полномочий и даже злоупотребление доверием. По совокупности всех этих обвинений его и посадили.

Конечно, когда смотришь, как ныне обращаются с теми, кто слишком легко распоряжается казёнными деньгами, тогдашнее решение может представиться слишком суровым. Но, на мой взгляд, такое наказание распылителей денег жизненно необходимо стране, чтобы она вообще существовала, чтобы её не растащили — как в песне НЭПовских времён — «по камушкам, по кирпичикам».

Вот такой был пересмотр приговоров. Надо думать, в той части приговоров, что не успели пересмотреть, соотношение было примерно таким же — то есть, грубо округляя, примерно четверть дел действительно вовсе необоснованных и ещё примерно четверть дел, притянутых к измене за уши, Но остальное-то было, к сожалению, обоснованным. Да и квалифицировать уголовщину как политику, конечно, тоже нехорошо — лучше эти категории не путать — но, с другой стороны, для страны, живущей в реально опасном окружении, многие чисто уголовные дела оказываются опаснее любой политики.

Первые среди худших

Попутно проводилась Большая Чистка: целенаправленно искали и карали тех, кто был виновен в Большом Терроре. Рассказывают, что один из вопросов, которые Берия задавал в беседе с любым сотрудником своего наркомата сразу после того, как вступил в должность, был: «Как по-вашему, кто здесь ведёт себя не по-человечески?» И тех, кто вёл себя не по-человечески, действительно очень серьёзно наказывали. Насколько я помню, из наркомата внутренних дел тогда уволено (по всему спектру причин) несколько тысяч сотрудников. Причём на их место Берия старался набирать людей с высшим или хотя бы незаконченным высшим образованием, не связанным с какой бы то ни было правоохранительной работой: студентов-юристов в наркомат внутренних дел не выдёргивали, а выдёргивали в основном студентов инженерных специальностей.

Попутно наказали множество видных партийных деятелей. Правда, не всех. Хрущёв, например, уцелел оригинальным способом: прыжком в сторону. В конце 1937-го года он предложил проверить качество работы в партийной организации Украины. По принципу «сам придумал — сам внедряй» возглавил комиссию по проверке. Естественно, комиссия нашла в деятельности руководства Украины множество недостатков, и практически всё центральное руководство Украины уволили, многих довольно скоро арестовали, а члены комиссии сами заняли соответствующие места. Например, Хрущёв, до того бывший первым секретарём Московского областного и городского комитета партии (тогда это был единый комитет), стал первым секретарём Центрального комитета коммунистической партии Украины. В результате, когда началась Большая Чистка, за всё творившееся в Москве наказали не Хрущёва, а тех его подельников, кто остался в Москве. Кроме того, Хрущёв немедленно и очень удачно разыграл роль услужливого дурака. Серго Лаврентьевич Берия — сын Лаврентия Павловича — рассказывал, что Хрущёв вскоре после прибытия в Киев отправил в Москву телеграмму примерно следующего содержания: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Невозможно работать! Пожалуйста, срочно разберитесь. Мы посылаем в Москву заявки на 12–14 тысяч человек, а оставляют лимит на 2–3 тысячи. Пожалуйста, скажите там, чтобы наши заявки удовлетворялись!» По словам Серго Лаврентьевича, Иосиф Виссарионович наложил на эту телеграмму резолюцию «Уймись, дурак!». Хрущёв унялся, резко сократил объём своих заявок на аресты и расстрелы — и в результате прослыл исполнительным дураком. А исполнительный дурак при хорошем надзоре — инструмент довольно полезный, которым без крайней надобности не жертвуют. Итак, он остался жив и цел. Хотя ещё в Москве погрузился в кровь до дырок в носу.

Класс одолел одиночек

Сразу же скажу: если бы Хрущёва расстреляли, это скорее всего мало бы повлияло на события после смерти Джугашвили. Потому что, как видно из всего вышеизложенного, у тогдашней бюрократии был классовый интерес в сохранении двухканальной системы управления. То есть интересы самой партийной бюрократии — как единого целого — наилучшим образом удовлетворялись именно при этой самой двухканальной системе, когда партийные аппаратчики могли отдавать прямые распоряжения хозяйственным органам.

Вот этот самый классовый интерес они-таки смогли защитить. Хотя большинство организаторов и активистов Большого Террора казнили или хотя бы отстранили от должностей, но время было упущено. К концу 1938-го года уже всем было ясно, что война начнётся в ближайшее время. Ведь, не говоря уж ни о чём прочем, 1938.09.30 в Мюнхене — на совещании руководителей Германской империи, Итальянской империи, Британской империи и Французской республики (по факту, впрочем, тоже империи: хотя внутри Франции было республиканское устройство, но Франция располагала тогда второй после Британии сетью колоний и, соответственно, также реально была империей) — было решено отдать Германии значительную часть территории Чехословакии. При тогдашних политических обстоятельствах это означало, что война резко приблизилась. А накануне войны ломать систему управления страной совершенно невозможно. Потому что старая система перестанет работать, а когда заработает новая — неизвестно, и в принципе не может быть известно.

Поэтому Джугашвили и его команде пришлось сохранить существующий порядок управления. И на протяжении всей войны партийный аппарат работал, как существенная — и достаточно полезная в чрезвычайных обстоятельствах — часть государственного аппарата.

Только после завершения послевоенного восстановления хозяйства Джугашвили вернулся к этому вопросу и на XIX съезде партии — 1952.10.05–14 — продавил изменения и в уставе партии, и в персональном составе высших управляющих органов партии. Эти изменения, в сущности, означали первый шаг давно намеченного им перехода к одноканальному управлению. А на первом пленуме избранного съездом ЦК — сразу после съезда — он заявил о желании уйти с поста секретаря ЦК и остаться только председателем совета министров. В воспоминаниях одного из участников пленума — поэта Кирилла Михайловича Симонова (он подписывался Константин, потому что сильно картавил и «Кирилл» ему неудобно было произносить, но его сын зовётся именно Алексей Кириллович) — сохранилось очень красочное описание: сколь бурной и отрицательной была реакция на это предложение. Оно и понятно: без легендарного вождя ЦК сразу терял изрядную часть авторитета в стране, а главное — лишался возможности неформально вмешиваться в работу государственной системы управления, замыкающейся на предсовмине. Видя эту реакцию, Иосиф Виссарионович пошёл на попятную — остался секретарём ЦК.

А вскоре он умер — и сразу после его смерти практически все внесённые им изменения в жизнь партии оказались отменены. Смерть эта случилась столь вовремя, что многие подозревают её неестественность. Но это уже конспирология — вдаваться в неё при наличном наборе известных данных, пожалуй, бессмысленно. Только отмечу: сохранение двухканальной системы управления в конечном счёте и породило большую часть тех проблем, которые привели к серьёзному организационному кризису в СССР в 1980-е годы и к временному — надеюсь! — развалу нашей страны.

Вот такая история проблемы числа каналов управления.
http://sheba.spb.ru/lit/biss/vaserman-terror.htm