СВОБОДНАЯ ФОРА Credo quia absurdum

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » СВОБОДНАЯ ФОРА Credo quia absurdum » ЧИТАЛКА » Сказки для взрослых


Сказки для взрослых

Сообщений 1 страница 13 из 13

1

Михаил Салтыков-Щедрин

Обманщик-газетчик и легковерный читатель

Жил-был газетчик, и жил-был читатель. Газетчик был обманщик — всё обманывал, а читатель был легковерный — всему верил. Так уж исстари повелось на свете: обманщики обманывают, а легковерные верят. Suum cuique1.
Сидит газетчик в своей берлоге и знай себе обманывает да обманывает. «Берегитесь! — говорит,— дифтерит обывателей косит!» «Дождей,— говорит,— с самого начала весны нет — того гляди, без хлеба останемся!» «Пожары деревни и города истребляют!» «Добро казённое и общественное врозь тащат!» А читатель читает и думает, что газетчик ему глаза открывает. «Такая, говорит, уж у нас свобода книгопечатания: куда ни взгляни — везде либо дифтерит, либо пожар, либо неурожай»…
Дальше — больше. Смекнул газетчик, что его обманы по сердцу читателю пришлись,— начал ещё пуще поддавать. «Никакой, говорит, у нас обеспеченности нет! не выходи, говорит, читатель, на улицу: как раз в кутузку попадёшь!» А легковерный читатель идёт гоголем по улице и приговаривает: «Ах, как верно газетчик про нашу необеспеченность выразился!» Мало того: другого легковерного читателя встретит и того спросит: «А читали вы, как прекрасно сегодня насчёт нашей необеспеченности газетчик продёрнул?» — «Как не читать! — отметит другой легковерный читатель,— бесподобно! Нельзя, именно нельзя у нас по улицам ходить — сейчас в кутузку попадёшь!»
И все свободой книгопечатания не нахвалятся. «Не знали мы, что у нас везде дифтерит,— хором поют легковерные читатели,— ан оно вон что!» И так им от этой уверенности на душе легко стало, что скажи теперь этот самый газетчик, что дифтерит был, да весь вышел, пожалуй, и газетину его перестали бы читать.
А газетчик этому рад, потому для него обман — прямая выгода. Истина-то не всякому достаётся — поди, добивайся! — пожалуй, за неё и десятью копеечками со строчки не отбояришься! То ли дело обман! Знай пиши да обманывай. Пять копеек со строчки — целые вороха обманов со всех сторон тебе нанесут!
И такая у газетчика с читателем дружба завелась, что и водой их не разольёшь. Что больше обманывает газетчик, то больше богатеет (а обманщику чего же другого и нужно!); а читатель, что больше его обманывают, то больше пятаков газетчику несёт. И распивочно, и навынос2 — всяко газетчик копейку зашибает!
«Штанов не было! — говорят про него завистники,— а теперь, смотрите, как козыряет! Льстеца себе нанял! рассказчика из народного быта завёл! Блаженствует!»
Пробовали было другие газетчики истиной его подкузьмить — авось, дескать, и на нашу приваду подписчик побежит,— так куда тебе! Не хочет ничего знать читатель, только одно и твердит:
Тьмы низких истин мне дороже3
Нас возвышающий обман…

Долго ли, коротко ли так дело шло, но только нашлись добрые люди, которые пожалели легковерного читателя. Призвали обманщика-газетчика и говорят ему: «Будет с тебя, бесстыжий и неверный человек! До сих пор ты торговал обманом, а отныне — торгуй истиной!»
Да, кстати, и читатели начали понемножку отрезвляться, стали цидулки газетчику посылать. Гулял, дескать, я сегодня с дочерью по Невскому, думал на Съезжей ночевать (дочка даже бутербродами, на случай, запаслась,— говорила: «Ах, как будет весело!»), а вместо того благополучно оба воротились домой… Так как же, мол, такой утешительный факт с вашими передовицами об нашей необеспеченности согласовать?
Натурально, газетчик, с своей стороны, только того и ждал. Признаться сказать, ему и самому надоело обманывать. Сердце-то у него давно уж к истине склонялось, да что же поделаешь, коли читатель только на обман клюёт! Плачешь, да обманываешь. Теперь же, когда к нему со всех сторон с ножом к горлу пристают, чтоб он истину говорил,— что ж, он готов! Истина, так истина, чёрт побери! Обманом два каменных дома нажил, а остальные два каменные дома приходится истиной наживать!
И начал он каждый день читателя истиной донимать! Нет дифтерита, да и шабаш! И кутузок нет, и пожаров нет; если же и выгорел Конотоп, так после пожара он ещё лучше выстроился. А урожай, благодаря наступившим тёплым дождям, оказался такой, что и сами ели-ели, да наконец и немцам стали под стол бросать: подавись!
Но что всего замечательнее — печатает газетчик только истину, а за строку всё пять копеек платит. И истина в цене упала с тех пор, как стали ею распивочно торговать. Выходит, что истина, что обман — всё равно, цена грош. А газетные столбцы не только не сделались оттого скучнее, но ещё больше оживились. Потому что ведь ежели благорастворение воздухов вплотную разделывать начать — это такая картина выйдет, что отдай всё, да и мало!
Наконец читатель окончательно отрезвился и прозрел. И прежде ему недурно жилось, когда он обман за истину принимал, а теперь уж и совсем от сердца отлегло. В булочную зайдёт — там ему говорят: «Надо быть, со временем хлеб дешёв будет!», в курятную лавку заглянет — там ему говорят: «Надо быть, со временем рябчики нипочём будут!»
— Ну, а покудова как?
— Покудова рубль двадцать копеечек за пару!
Вот какой, с божьею помощью, поворот!
И вот, однажды, вышел легковерный читатель франтом на улицу. Идёт, «в надежде славы и добра»4, и тросточкой помахивает: знайте, мол, что отныне я вполне обеспечен!
Но на этот раз, как на грех, произошло следующее:
Не успел он несколько шагов сделать, как случилась юридическая ошибка, и его посадили в кутузку.
Там он целый день просидел не евши. Потому что хоть его и потчевали, но он посмотрел-посмотрел, да только молвил: «Вот они, урожаи-то наши, каковы!»
Там же он схватил дифтерит.
Разумеется, на другой день юридическая ошибка объяснилась, и его выпустили на поруки (не ровен случай, и опять понадобится). Он возвратился домой и умер.
А газетчик-обманщик и сейчас жив. Четвёртый каменный дом под крышу подводит и с утра до вечера об одном думает: чем ему напредки легковерного читателя ловчее обманывать: обманом или истиною?

1884

1. Suum cuique — Каждому свое (лат.) — из трактата Цицерона «Об обязанностях» и его книги «Тускуланские беседы».
2. И распивочно, и навынос. — Это выражение, в применении к печати обозначающее беспринципность и продажность её деятелей, употреблено Лениным в статье «Карьера» (1912) при характеристике суворинского «Нового времени».
3. Тьмы низких истин мне дороже… — Из «Героя» Пушкина.
4. «…в надежде славы и добра»… — Из «Стансов» Пушкина
.

0

2

Марк Твен 1906г.

Не знаю, к худу или к добру, но мы продолжаем поучать Европу. Мы занимаемся этим уже более ста двадцати пяти лет. Никто не приглашал нас в наставники, мы навязались сами. Ведь мы — англосаксы. Прошлой зимой на банкете в клубе, который называется «Дальние Концы Земли», председательствующий, отставной военный в высоком чине, провозгласил громким голосом и с большим воодушевлением: «Мы — англосаксы, а когда англосаксу что-нибудь надобно, он идет и берет».

Заявление председателя вызвало бурные аплодисменты. На банкете присутствовало не менее семидесяти пяти штатских и двадцать пять офицеров армии и флота. Прошло, наверное, около двух минут, прежде чем они истощили свой восторг по поводу этой великолепной декларации. Сам же вдохновенный пророк, изрыгнувший ее из своей печени или кишечника, или пищевода — не знаю точно, где он ее вынашивал, — стоял все это время, сияя, светясь улыбкой счастья, излучая блаженство каждой пОрой своего организма. (Мне вспомнилось, как в старинных календарях изображали человека, источающего из распахнутой утробы знаки Зодиака и такого довольного, такого счастливого, что ему, как видно, совсем невдомек, что он рассечен опаснейшим образом и нуждается в целительной помощи хирурга.)

Если перевести эту выдающуюся декларацию (и чувства, в ней выраженные) на простой человеческий язык, она будет звучать примерно так: «Мы, англичане и американцы, — воры, разбойники и пираты, чем и гордимся».

Из всех присутствовавших англичан и американцев не нашлось ни одного, у кого хватило бы гражданского мужества подняться и сказать, что ему стыдно, что он англосакс, что ему стыдно за цивилизованное общество, раз оно терпит в своих рядах англосаксов, этот позор человеческого рода. Я не решился принять на себя эту миссию. Я вспылил бы и был бы смешон в роли праведника, пытающегося обучать этих моральных недорослей основам порядочности, которые они не в силах ни понять, ни усвоить.

Это было зрелище, достойное внимания, — по-детски непосредственный, искренний, самозабвенный восторг по поводу зловонной сентенции пророка в офицерском мундире. Попахивало саморазоблачением:

Уж не излились ли здесь наружу под нечаянным ударом случая тайные порывы нашей национальной души? На собрании были представлены наиболее влиятельные группы нашего общества, те, что стоят у рычагов, приводящих в движение нашу национальную цивилизацию, дающих ей жизнь: адвокаты, банкиры, торговцы, фабриканты, журналисты, политики, офицеры армии, офицеры флота. Все они были здесь. Это были Соединенные Штаты, созванные на банкет и полноправно высказывавшие от лица нации свой сокровенный кодекс морали.

Этот восторг не был изъявлением нечаянно прорвавшихся чувств, о котором после вспоминают со стыдом. Нет. Стоило кому-нибудь из последующих ораторов почувствовать холодок аудитории, как он немедленно втискивал в свои банальности все тот же великий тезис англосаксов и пожинал новую бурю оваций. Что ж, таков род человеческий. У него всегда в запасе два моральных кодекса — официальный, который он выставляет напоказ, и подлинный, о котором он умалчивает.

Наш девиз: «В господа веруем…». Когда я читаю эту богомольную надпись на бумажном долларе (стоимостью в шестьдесят центов), мне всегда чудится, что она трепещет и похныкивает в религиозном экстазе. Это наш официальный девиз. Подлинный же, как видим, совсем иной: «Когда англосаксу что-нибудь надобно, он идет и берет». Наша официальная нравственность нашла трогательное выражение в величавом и в то же время гуманном и добросердечном девизе:

«Ех рluribus unum», из которого как бы следует, что все мы, американцы, большая семья, объединенная братской любовью. А наша подлинная нравственность выражена в другом бессмертном изречении: «Эй, ты там, пошевеливайся!»

Мы заимствовали наш империализм у монархической Европы, а также и наши странные понятия о патриотизме, — если хоть один здравомыслящий человек вообще сумеет толком объяснить, что мы подразумеваем под словом «патриотизм». Значит, по справедливости, в ответ на эти и другие наставления мы тоже должны чему-нибудь учить Европу.

Сто с лишним лет тому назад мы преподали европейцам первые уроки свободы, мы немало содействовали там успеху французской революции — в ее благотворных результатах есть и наша доля. Позднее мы преподали Европе и другие уроки. Без нас европейцы никогда не узнали бы, что такое газетный репортер; без нас европейские страны никогда не вкусили бы сладости непомерных налогов; без нас европейский пищевой трест никогда не овладел бы искусством кормить людей отравой за их собственные деньги; без нас европейские страховые компании никогда не научились бы обогащаться с такой быстротой за счет беззащитных сирот и вдов; без нас вторжение желтой прессы в Европу, быть может, наступило бы еще не скоро. Неустанно, упорно, настойчиво мы американизируем Европу и надеемся со временем довести это дело до конца.

0

3

Игорь Маранин

Вечерний помидор

грустная сказка для взрослых мужчин

Неумолимо надвигалось время УЖИНА. Побросав калькуляторы и органайзеры, полчища городских служащих суетливо спешили с работы домой, за кухонные столы, в общество румяных говяжьих котлет и упитанных свиных эскалопов. Как перезревшие арбузные сферы, лопались переполненные автобусы, и в чреве метро перегруженные эскалаторы мотались туда-сюда, перевозя голодные тела горожан.
«Бульончик с грибами», «Пельмени с капустой», «Картошечка с хреном» повсеместно заменили на устах у людей утренние «Поставки по бартеру», «Ставку рефинансирования» и «Скидку 30%», а также полуденные «Симпатичные ручки», «Восхитительные ножки» и «У нас, кажется, будет флирт». Вечерний хор урчащих желудков пришёл на смену утреннему шороху авторучек и обеденному чмоку поцелуев. «Книга о вкусной и здоровой пище» потеснила с прилавков «Бухгалтерский учёт» и издания серии «Шарм»…
…Я уютно развалился на кухонном табурете и почти не думал о женщинах, разглядывая помидор, одиноко лежащий на тарелке. Лишь образ отдельных, совершенно исключительных женщин, ещё тревожил моё маленькое глупое сердце в этот ответственный момент.
Неожиданно помидор покосился на меня зелёным хвостоглазом и предупреждающе произнёс человеческим, как мне тогда показалось, голосом:
— Не ешь меня, двуногое, я очень ядовит!
Каюсь, в это мгновение я позабыл даже образ отдельных, совершенно исключительных женщин.
— Врёт! — хищно оскалилась в моей руке вилка.— Всё это — наглое враньё трусливого овоща!
— Спятил,— роняя вилку, констатировал я нечеловеческим, как мне тогда показалось, голосом.
— Вовсе нет,— торопливо заверила меня упавшая вилка,— просто тебе уже тридцать четыре, и ты стал понимать пищевой язык Брэгга.
— Да, Брэгг — первый, кто изучил наш язык,— уважительно сообщил хвостоглазый помидор,— оттого и разработал свою систему голодания. А до этого обжирался так, что телёнка на завтрак не хватало. От него английские коровы в бешенстве шарахались.
«Да, мне уже тридцать четыре,— задумался я,— но разве это повод, чтобы с тобой разговаривали помидоры-переростки?! Есть люди и старше, я точно знаю. Я их видел. Они ходят по улице, и даже без посторонней помощи. А потом, я ведь могу сбрить усы и кататься на велосипеде по ночам. А утром меня будут останавливать прохожие и восхищаться:
— О, какие у вас накачанные ноги! Небось на велосипеде по ночам катаетесь?
— Да нет,— буду отвечать я,— просто молодые здоровые ноги.
Можно бросить курить и начать жевать «Орбит» без сахара, нацепив на уши плейер. А потом очаровывать свежим дыханием женщин, даже издалека. Дыхнул — и нет женщины.
Пить… Нет, пить нельзя бросить. Кстати,— вспомнил я, возвращаясь взглядом к краснорылому помидору,— у меня была початая в холодильнике!»
Машинально я открыл холодильник и потянулся за початой бутылкой водки. Помидор громко начал ругаться. В результате не то что отдельные, совершенно исключительные, но даже и женщины недосягаемых мечт, оказались под угрозой забвения.
— Не пей меня,— булькнуло в это время из бутылки,— опьянеешь.
— Ерунда! — тут же возразил надтреснутым голосом стакан.— Плесни, сухач давит.
Я сочувственно посмотрел в его сухую пустоту и плеснул грамм пятьдесят. После чего залпом выпил и прислушался. Падая внутрь, водка отчаянно цеплялась и драла горло. Наконец, она шлёпнулась в темноту желудка, но не успокоилась, как полагается порядочной, доброкачественной водке, а начала бузить и булькать.
— Ты её выпил! — обвиняюще хрюкнул помидор.— Выпил беззащитную водку!
И мне стало стыдно. Так стыдно, что даже самая обворожительная из женщиномечт на секунду превратилась в расплывчатый и утративший конкретность образ.
— Всё,— подумал я,— надо бросать пить.
Конечно, и до меня многие люди бросали пить. И я не был первым, кого посетила эта мысль. Она приходила практически каждому, кто испытал космическое чувство земного похмелья. И исчезала эта дурацкая мысль только после первого похмельного глотка пива. Но когда с тобой разговаривают помидоры! Тут первым делом нужно бросить пить и налечь на закуску. И я подобрал вилку, чтобы проткнуть назойливый парниковый овощ. Но он издевательски увернулся.
— Правее бери! — в охотничьем азарте завизжала вилка.
Я взял правее. Бесполезно. Эта маленькая оранжевая парниковая бестия была гораздо проворнее.
— Ну, и чёрт с тобой,— обругал я помидор.
— Спасибо,— ответил он.
А я принялся за водку. Водка убежать не могла. В отличие от возраста и женщин…

0

4

Антон Чехов

Наивный леший

В лесу, на берегу речки, которую день и ночь сторожит высокий камыш, стоял в одно прекрасное утро молодой, симпатичный леший. Возле него на травке сидела русалочка, молоденькая и такая хорошенькая, что, знай я её точный адрес, бросил бы всё — и литературу, и жену, и науки — и полетел бы к ней… Русалочка была нахмурена и сердито теребила зелёную травку.
— Я прошу вас понять меня,— говорил леший, заикаясь и конфузливо мигая глазами.— Если вы поймёте, то не будете так строги. Позвольте мне объяснить вам всё с самого начала… 20 лет тому назад на этом самом месте, когда я просил у вас руки, вы сказали, что только в таком случае выйдете за меня замуж, если у меня не будет глупого выражения лица, а для этого вы посоветовали мне отправиться к людям и поучиться у них уму-разуму. Я, как вам известно, послушал вас и отправился к людям. Отлично… Придя к ним, я прежде всего справился, какие есть специальности и ремёсла. Один правовед сказал мне, что самая лучшая и безвредная специальность — это лежать на диване, задрав вверх ноги, и плевать в потолок; но я, честный, глупый леший, не поверил ему! Прежде всего я попал по протекции в почтмейстеры. Ужасная, ma chère1, должность! Письма обывателей до того скучны, что просто тошно делается!
— Зачем же вы их читали, если они скучны?
— Так принято… Да и к тому же нельзя без этого… Письма разные бывают… Иной подписывается «поручик такой-то», а под этим поручиком Лассаля понимать надо или Спинозу… Ну-с… потом поступил я по протекции в брандмейстеры… Тоже ужасная должность! То и дело пожар… Сядешь, бывало, обедать или в винт играть — пожар. Ляжешь спать — пожар. А изволь-ка тут ехать на пожар, если ещё и из естественной истории известно, что казённых лошадей нельзя кормить овсом. Раз я велел накормить лошадей овсом, и — что ж вы думаете? — ревизор так удивился, что мне даже совестно стало… Бросил…
Есть, ma chère, на земле люди, которые смотрят за тем, чтобы у ближних в головах и карманах ничего лишнего не было. От брандмейстера к этой должности рукой подать. Я поступил. Вся моя служба на первых порах состояла в том, что я принимал от людей «благодарности»… Сначала мне это ужасно нравилось… В наш практический век такие чувства, как благодарность, могут не нравиться только камню и должны быть поощряемы… Но потом я совсем разочаровался. Люди ужасно испорчены… Они благодарят купонами 1889 года и даже пускают в ход фальшивые купоны. И к тому же — благодарят, а у самих в глазах никаких приятных чувств не выражается… По́шло! От этой должности к педагогии рукой подать. Поступил я в педагоги. Сначала мне повезло, и даже директор несколько раз мне руку пожимал. Ему ужасно нравилось моё глупое лицо. Но увы! Прочёл я однажды в «Вестнике Европы» статью о вреде лесоистребления2 и почувствовал угрызения совести. Мне и ранее, откровенно говоря, было жаль употреблять нашу милую, зелёную берёзу3 для таких низменных целей, как педагогия.
Выразил я директору своё сомнение, и моё глупое выражение лица было сочтено за подложное. Я — фюйть! Потом поступил я в доктора. Сначала мне повезло. Дифтериты, знаете ли, тифы… Хотя я и не увеличил процента смертности, но всё-таки был замечен. В повышение меня назначили врачом в Московский воспитательный дом. Здесь, кроме рецептов и посещения палат, с меня потребовали реверансов, книксенов и уменья с достоинством ездить на запятках… Старший доктор Соловьёв4, тот самый, что в Одессе, на съезде, себя на эмпиреях чувствовал, требовал даже от меня, чтобы я делал ему глазки. Когда я сказал, что реверансы и глазки не преподаются на медицинском факультете, меня сочли за вольнодумца и не помнящего родства…
После неудачного докторства занялся я коммерцией. Открыл булочную и стал булки печь. Но, ma chère, на земле так много насекомых, что просто ужас! Какой калач ни взломай, во всяком таракан или мокрица сидит.
— Ах, полно вам чепуху пороть! — воскликнула русалочка, выйдя из терпения.— Кой чёрт просил вас, дурака этакого, поступать в брандмейстеры и булки печь? Неужели вы, скотина вы этакая, не могли на земле найти что-нибудь поумнее и возвышеннее? Разве у людей нет наук, литературы?
— Я, знаете ли, хотел поступить в университет, да мне один акцизный сказал, что там всё беспорядки… Был я и литератором… черти понесли меня в эту литературу! Писал я хорошо и даже надежды подавал, но, ma chère, в кутузках так холодно и так много клопов, что даже при воспоминании пахнет в воздухе клопами. Литературой я и кончил… В больнице помер… Литературный фонд похоронил меня на свой счёт. Репортёры на десять рублей на моих похоронах водки выпили. Дорогая моя! Не посылайте меня вторично к людям! Уверяю вас, что я не вынесу этого испытания!
— Это ужасно! Мне жаль вас, но поглядитесь вы в реку! Ваше лицо стало глупее прежнего! Нет, ступайте опять! Займитесь науками, искусствами… путешествуйте, наконец! Не хотите этого? Ну, так ступайте и последуйте тому совету, который дал вам правовед!
Леший начал умолять… Чего уж он только не говорил, чтобы избавиться от неприятной поездки! Он сказал, что у него нет паспорта, что он на замечании, что при теперешнем курсе тяжело совершать какие бы то ни было поездки, но ничто не помогло… Русалочка настояла на своём. И леший опять среди людей. Он теперь служит, дослужился уже до статского советника, но выражение его лица нисколько не изменилось: оно по-прежнему глупое.

1884

1. ma chère — моя дорогая (франц.).
2. Прочёл я однажды в «Вестнике Европы» статью о вреде лесоистребления… — В июньской книжке «Вестника Европы» за 1882 г., в разделе «Внутреннее обозрение» — заметка по поводу нового закона о лесных порубках.
3. …жаль употреблять нашу милую, зелёную берёзу… — Чехов ещё ранее, в сентябре 1883 г., откликнулся в «Осколках московской жизни» на полемику о допустимости в средних учебных заведениях телесных наказаний.
4. Старший доктор Соловьёв… — А. Н. Соловьёв, главный врач Императорского воспитательного дома в Москве.

0

5

Александр Куприн

Счастье

Один великий царь велел привести к себе поэтов и мудрецов своей страны. И спросил он их:
— В чём счастье?
— В том,— ответил поспешно первый,— чтобы всегда видеть сияние твоего божественного лица и вечно чувствовать…
— Выколоть ему глаза,— сказал царь равнодушно.— Следующий!..
— Счастье — это власть. Ты, царь, счастлив! — вскричал второй.
Но царь возразил с горькой улыбкой:
— Однако я страдаю геморроем и не властен исцелить его. Вырвать ему ноздри, каналье. Дальше!..
— Быть богатым! — сказал, заикаясь, следующий.
Но царь ответил:
— Я богат, а вопрошаю о счастье. Довольно ли тебе слитка золота весом в твою голову?
— О царь!..
— Ты получишь его. Привяжите ему на шею слиток золота весом в его голову и бросьте этого нищего в море.
И царь крикнул нетерпеливо:
— Четвёртый!
Тогда вполз на животе человек в лохмотьях, с лихорадочными глазами и забормотал:
— О премудрый! Я хочу малого! Я голоден! Сделай меня сытым, и я буду счастлив и прославлю имя твоё во всей вселенной.
— Накормите его,— сказал царь брезгливо.— И, когда он умрёт от объедения, придите сказать мне об этом.
И пришли также двое. Один — мощный атлет с розовым телом и низким лбом. Он сказал со вздохом:
— Счастье в творчестве.
А другой был бледный, худой поэт, на щеках которого горели красные пятна. И он сказал:
— Счастье в здоровье.
Царь же улыбнулся с горечью и произнёс:
— Если бы в моей воле было переменить ваши судьбы, то через месяц ты, о поэт, молил бы богов о вдохновенье, а ты, о подобие Геркулеса, бегал бы к врачам за редукционными пилюлями. Идите оба с миром. Кто там ещё?
— Смертный! — сказал гордо седьмой, украшенный цветами нарцисса.— Счастье в небытии!
— Отрубите ему голову! — молвил лениво властелин.
— Царь, о царь, помилуй!.. — залепетал приговорённый и стал бледнее лепестков нарцисса.— Я не то хотел сказать.
Но царь устало махнул рукой, зевнул и произнёс коротко:
— Уведите его… Отрубите ему голову. Слово царя твёрдо, как агат.
Приходили ещё многие. Один из них сказал только два слова:
— Женская любовь!..
— Хорошо,— согласился царь,— дайте ему сотню красивейших женщин и девушек моей страны. Но дайте ему также и кубок с ядом. А когда настанет время — скажите мне: я приду посмотреть на его труп.
И ещё один сказал:
— Счастье в том, чтобы каждое моё желание исполнялось мгновенно.
— А что ты сейчас хочешь? — спросил лукаво царь.
— Я?
— Да. Ты.
— Царь… вопрос слишком неожидан.
— Закопать его живым в землю. Ах, и ещё один мудрец? Ну, ну. Подойди поближе… Может быть, ты знаешь, в чём счастье?
Мудрец же — и он был истинный мудрец — ответил:
— Счастье в прелести человеческой мысли.
Брови у царя дрогнули, и он закричал гневно:
— Ага! Человеческая мысль! Что такое человеческая мысль?
Но мудрец — ибо он был истинный мудрец — лишь улыбнулся сострадательно и ничего не ответил.
Тогда царь велел ввергнуть его в подземную темницу, где была вечная темнота и где не было слышно ни одного звука извне. И когда через год привели к царю узника, который ослеп, оглох и едва держался на ногах, то на вопрос царя: «Что? И теперь ты счастлив?» — мудрец ответил спокойно:
— Да, я счастлив. Сидя в тюрьме, я был и царем, и богачом, и влюблённым, и сытым, и голодным — всё это давала моя мысль.
— Что же такое мысль? — воскликнул царь нетерпеливо.— Знай, что через пять минут я тебя повешу и плюну в твоё проклятое лицо! Утешит ли тебя тогда твоя мысль? И где будут тогда твои мысли, которые ты расточал по земле?
Мудрец же ответил спокойно, ибо он был истинный мудрец:
— Дурак! Мысль бессмертна.

1906

0

6

Учил бы ты соловьиную, Ошейник - так или иначе, это твоя будущая ЦА, корм.

0

7

Нельзя вот просто так вот взять, и наплевать на народ, от которого ты ешь.

0

8

.lt.~mo написал(а):

Учил бы ты соловьиную, Ошейник - так или иначе, это твоя будущая ЦА, корм.

Сходил бы ты в ватерклозет, любезный, что за недержание - просто так вот взять и испражниться прямо здесь ...

0

9

Дружокъ, позволю напомнить, что это как бы ты сюда влез, день или два тому назад, такой весь в белом и сияющем, туалетной водою окропленный

0

10

.lt.~mo написал(а):

Дружокъ, позволю напомнить, что это как бы ты сюда влез, день или два тому назад, такой весь в белом и сияющем, туалетной водою окропленный

Батеньки, дыкъ это чьто же это, я мимоходом "обидел мышку, написял в норку"? Прости, не знал, что вы, .lt.~mo, такое особенное тут.

0

11

А стисняюсь спросить, Скиталец безмозглый -это ошейник ? Интересно чего он сюда приперся ? На ХФупе ему - самый то !

0

12

Чьто, у Алабайки тоже дискенезия желчевыводящих путей? Сходил бы к Айболиту.

Форы свободу
Вы не пытайтесь душить
Тут не ваш лагерь

0

13

Иван проснулся раньше обычного. Медведь Федор уже не спал, а сидел в углу избы и бренчал на балалайке. Надев лапти, Иван пошёл в ванную.
— Ах вы ж сволочи капиталистические! Опять горячую водку отключили! — пробурчал он и стал умываться спиртом из самовара. Умывшись и позавтракав икрой, Иван протер звезду на ушанке и пошёл на работу.

Он работал на матрешечном заводе, а недавно устроился на полставки в русскую мафию. Друг Николай из КГБ звал его к себе, но Иван, пораскинув мозгами, решил, что хоть в мафии и нет соц пакета, платят там все таки больше. Пока взяли на испытательный срок, но один из работников через месяц должен будет уйти в декрет, и он надеялся, что именно его поставят на вакантное место на полный оклад.
С этими мыслями Иван шёл по тайге. Пару раз злые чеченцы обстреляли его с Кавказских гор, но Иван, ловко увернувшись от пуль, показал в их сторону здоровенный кукиш. Чеченцы удивились, сели на заниженную белую приору, и, по привычке высунув руки из окон, укатили восвояси.
Иван выдавил в рот походную водочную бутылку и, погрузившись в свои мысли, зашагал дальше. Два вопроса мучили его уже долгое время: «Что делать?» и «Кто виноват?». И если на второй вопрос ответ был очевиден — во всем были виноваты американцы. То на первый он никак не мог найти ответа. Уйдя полностью в себя, Иван чуть было не столкнулся с проезжавшим мимо велосипедистом-медведем. Покрыв друг друга трехэтажным матом и слегка поборовшись на руках, соперники разошлись по своим делам.

Иван вспомнил о Путине и на душе стало легко и приятно. Он даже попытался улыбнуться, но у него это снова не получилось. Из всех ему знакомых людей, улыбаться умел только Гришка Ковыряйло, но он был наполовину евреем, а наполовину заместителем начальника цеха по вкладыванию третьей матрёшки в четвертую. Иван слегка ему даже завидовал. Когда ему было весело он, щурил свои славянские глаза и поглаживал густую бороду. А вот улыбнуться никак не получалось.

Закурив беломорину, Иван снова подумал о том, что на дворе июль, а снега меньше не становится. Накануне приходили из ЖЭКа на плановый осмотр реактора, сказали, что урановых стержней в этом году придётся нарубить самому. Сергей Сидоров, начальник рудника на соседней улице, пообещал подогнать пару повозок взамен на двадцать автоматов АК. Придётся опять выплавлять их из метеорита, упавшего неподалёку ещё в мае.

Поклонившись памятнику Ленина, Иван, насвистывая Калинку-Малинку, решил станцевать вприсядку. Такое часто с ним бывало, просто русская душа развернулась и так захотелось справедливости… Хоть волком вой! Он обнял березку и заплакал. Где то вдалеке затянул песню гармонист, а
Иван стоял и думал:
«Да пусть даже мы такие, пускай все о нас думают плохо и нет у нас друзей во всем мире. Пускай! Зато мы русские, и любим свою Матушку Россию так, как никто не любит во всем свете свою страну! И живём, может быть, не богато, зато душа у нас есть! Мы — Русские и с нами Бог! Суворов ещё сказал…»

0


Вы здесь » СВОБОДНАЯ ФОРА Credo quia absurdum » ЧИТАЛКА » Сказки для взрослых