Аркадий Аверченко. Трагедия русского писателя

     ——————————————————————-
     
     
      Меня часто спрашивают:
       — Почему вы торчите в Константинополе? Почему не уезжаете в Париж?
       — Боюсь, — робко шепчу я.
       — Вот чудак, чего же вы боитесь?
       — Я — писатель. И потому боюсь оторваться от родной территории, боюсь потерять связь с родным языком.
       — Эва, да какая же эта родная территория — Константинополь!
       — Помилуйте, никакой разницы. Проходишь мимо автомобиля — шофер кричит: «Пожалуйте, господин». Цветы тебе предлагают, говорят: «Не купите ли цветочков?» Рядом: «Пончики замечательные». В ресторан зашел — со швейцаром о Достоевском поговорил, в шантан пойдешь — слышишь:
     
      Матреха, брось свои замашки,
      Скорей тангу со мной танцуй…
     
      Подлинно черноземная Россия.
       — Так вы думаете, что в Париже разучитесь писать по-русски?
       — Тому есть примеры, — печально улыбнулся я.
       — А именно?
      Не отнекиваясь, не ломаясь, я тут же рассказал одну грустную историю.
     
      О русском писателе
     Русский пароход покидал русские берега, отправляясь за границу. Опершись о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:
       — Прощай, моя бедная, истерзанная родина. Уже на горизонте маячит Эйфелева башня, Нотр Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась из глаз моих ты, моя старая, добрая, так любимая мной Россия. И на чужбине я буду помнить твои маленькие церковки и зеленые монастыри, буду помнить тебя, холодный красавец Петербург, твои улицы, дома, буду помнить «Медведя» на Конюшенной, где так хорошо было запить расстегай рюмкой рябиновой. На всю жизнь врежешься ты в мозг мой — моя смешная, нелепая, бесконечно любимая Россия!
      Жена стояла тут же — слушала эти писательские слова — и плакала.
      Прошел год.
      У русского писателя была уже квартирка на бульваре Гренелль и служба на улице Марбеф; многие шоферы такси уже кивали ему головой, как старому знакомому, уже у него было свое излюбленное кафе на улице Пигаль и кабачок на улице Сен-Мишель, где он облюбовал рагу из кролика и совсем недурное «ординер» [1].
      Пришел он однажды домой после кролика, после «ординера», сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей дорогой родине.
       — Что ты хочешь делать? — спросила жена.
       — Хочу рассказ писать.
       — О чем?
       — О России.
       — О че-о-ем?
       — Господи боже ты мой, глуха ты, что ли? О Рос-сии-иии.
       — Кальмэ ву, же ву при [2]. Что же ты можешь писать о России?
       — Мало ли что. Начну так: «Шел унылый, скучный дождь, который только и может идти в Петербурге. Высокий молодой человек шагал по пустынной в это время дня Дерибасовской…»
      — Постой, разве такая улица есть в Петербурге?
       — А черт его знает! Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности — Невскую улицу. Итак: «Высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на Конюшенную и вошел, потирая руки, к «Медведю». — Что, холодно вам? — спросил метрдотель, подавая карточку. — О да, — возразил молодой сей господин. — Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм».
       — Послушай, — робко возразила жена, — разве есть такое слово «замерзавец»?
       — Ну да. Человек, который быстро замерзает, суть замерзавец. Пишу дальше: « — Очень вас прошу, — сказал этот молодой господин, — подайте мне один застегай с немножечком пуассон фрэ [3] и одну рюмку рабиновку».
       — Кто такое рабиновка?
       — Это такое… дю водка.
       — А по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка — жена Рабиновича.
       — Ты так думаешь?.. Гм… Как трудно писать по-русски!
      И принялся грызть перо.
      Грыз до утра.
      И еще год пронесся над писателем и его женой.
      Писатель пополнел, округлился, завел свой автомобиль — вообще, та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, щедро оплачивала его — «се селебр рюсс» [4].
      Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл «Боже, царя храни».
      Знакомая мелодия навеяла целый ряд мыслей о России.
      «О, нотр повр Рюсси [5], — печально думал он. — Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать о наша славненькая матучка Руссии».
      Пришел. Сел. Написал.
      «Была большая дождика. Погода был то, это называй веритабль петербуржьен [6]. Один молодой господин ходил по одна улица по имени сей улица Крещиатик. Ему очень хотелось манжэ [7]. Он, заходишь на Конюшню, сесть на Медведя и поехать в ресторан где скажишь: — Гарсон [8], рабинович и одна застегайчик с ухами».
      Я кончил.
      Мой собеседник сидел, совсем раздавленный этой тяжелой историей.
      Оборванный господин в красной феске подошел к нам и хрипло сказал:
       — А что, ребятежь, нет ли у кого прикурить цигарки?
       — Да, — ухмыльнулся мой собеседник, — трудно вам уехать из русского города.
     
      [1] Дежурное блюдо. (Прим. ред.)
      [2] Успокойся, пожалуйста.
      [3] Свежая рыба.
      [4] Этого знаменитого русского.
      [5] О, наша бедная Россия. (Прим. ред.)
      [6] Настоящая петербургская.
      [7] Есть.
      [8] Эй, человек.
http://ruklassik.ru/averchenko-a-t/arka … -russkogo/