Белибердень

— На верблюдах, говорите? Нет, не ездила. Да я их только и видела, что по телевизору, в передаче «В мире животных», — обиженно говорит юная казашка — администраторша гостиницы «Оазис» в Житикаре — райцентре недалеко от границы с Россией. Она только что вплыла в буфет из-за кулис зала «Караоке», где в отсутствие клиентов упражнялась в песнях Земфиры.

Что скажешь, ее обида — справедливая. В описанной верблюжьей фантазии почти нет гипербол, похожие образы возникают в головах многих россиян:

— Казахстан? А, это страна, половина бюджета которой составляют отчисления российского космодрома Байконур.

— А, это страна, про которую китайцы говорят: их лишь 16 миллионов — так что все они должны знать друг друга в лицо.

— Про которую американцы с подпевалами-англичанами сняли кино «Борат» — карикатуру на нищих казахов, которыми управляет жестокий хан.

После распада Союза прошло каких-то двадцать с небольшим лет — и вот мы уже почти ничего не знаем друг о друге. А если что и знаем, то всякую, прямо сказать, белибердень.

— А у вас тогда в вашей Москве по улицам медведи ходят в ушанках… — У житикаринской Земфиры есть в запасе свои стереотипы. — А еще они ленивые и постоянно пьяные. Вот.

Все мы в той или иной степени жертвы мифов, шаблонов и телевизионной пропаганды. Даже у людей, так сказать, с широким кругозором есть подозрение, что вот эта самая территория — эпицентр крупнейшего экономического и идеологического проекта СССР под названием «Освоение целинных и залежных земель» — не выдержала политических потрясений 1990-х и постепенно пришла в упадок. А оставшиеся здесь люди не живут, а выживают.

Однако действительность и представление о ней, как это часто случается, оказались довольно далеки друг от друга и в то же время всего лишь на расстоянии авиаперелета.

Гемоглобин аборигенов

Легенды и стереотипы тем и замечательны, что со стороны кажутся незыблемыми. Вот вы, к примеру, всю жизнь думали, что не следует заниматься любовью перед ответственными спортивными соревнованиями. А наука считает: еще как следует.

Короче говоря, есть в этом свое удовольствие — взять какой-нибудь миф да и потрясти его устои. Берем самый травмоопасный — национальный вопрос:

— А еще говорят, казахи водку не пьют.

— Тю-у-у. Еще как пьют, да за милую душу, — говорит Денис Гер, местный, корневой человек и на несколько дней наш проводник. — У нас водка знаете какая — из своей же целинной пшеницы делаем, для себя. Советую вам прикупить домой бутылочку в виде знаменитой башни Байтерек в Астане.

Интересно, пришло бы подобное в голову, например, британскому подданному или японцу: Биг Бен, наполненный плимутским джином, а Императорский дворец — саке?

Водка как объект национальной гордости. А люди думают, это возможно только в России.

В вопросе «дружбы народов» на Дениса Гера можно полагаться как на беспристрастного эксперта. Ведь он одновременно пример и плод целинного интернационализма. В его крови перемешались тромбоциты высланных в Казахстан поволжских немцев с лейкоцитами приехавших из различных широт-долгот первоцелинников, а может, даже — кто знает — и с гемоглобином аборигенов.

В общем, кто на ком там женился, кому кто кумой, мутером или бабаем приходится — этого заезжему человеку не понять даже при помощи толстенного родового фотоальбома. И похожим образом обстоит это кровосмесительное дело, очевидно, в каждой здешней семье.

Стоит ли удивляться, что житикаринская земля стала зоной тотального взаимопроникновения и слияния: традиций, культур, религий, языков, укладов жизни.

Половцам не беспокоить

Если уж исследовать социальную мифологию местности, так до конца. На очереди у нас вот что: «Аборигены Казахстана выдавливают неказахское население в зону малопрестижной занятости». Даешь чистоту эксперимента — идем в акимат, прямиком к главе района.

Акима Мейрама Утешова слегка обескураживает наше предложение прикинуть, сколько руководителей со славянскими фамилиями работает на подчиненной ему территории.

Аким роется в бумагах. Находит нужные. Ведет пальцем по какой-то ведомости, то и дело останавливается напротив одной из фамилий. Вот, говорит, Михайлова — библиотека; Ермошкина Ольга Викторовна — начальник казначейства; вот, телекоммуникации — это Зайцев; почтовая связь — Татьяна Беличко; противотуберкулезная больница — главврач; наша телевышка — тоже.

Давайте теперь, предлагаем мы, пробежимся по сельским акимам. Мейрам Утешов легко соглашается и выуживает из ящика стола другую бумагу. Ходзинский — раз, Селян — два, Гущин, Кулаков — четыре, всего пять. Получается треть от общего количества.

Затем мы таким же образом хотели прошерстить акимат, но вскоре передумали. К тому же происходящее как-то незаметно стало напоминать московские объявления о сдаче жилья: «Только для древлян, вятичей и кривичей. Половцам не беспокоить». А тут еще в списке руководителей местных школ обнаружились две директрисы с сердечными фамилиями романо-германской группы — Герцен.

Между тем аким нас напутствовал:

— Если нужны начальники отделов, то сразу идите в финансы — там Валентина Борисовна. Или во внутреннюю политику — к Анне Николаевне. Не пожалеете — она победительница нашего конкурса красоты.

После того как Казахстан, по принятому здесь выражению, обрел суверенитет (странное сочетание слов — словно речь идет не о государстве, по площади превосходящем Западную Европу, а о случайно оброненном, а потом найденном кошельке), в Житикаринском районе стали регистрировать больше смешанных браков. Вроде должно было быть наоборот. Где тут логика — бог знает.

Отложенная демократия

Следующее по списку: «Казахстан — полицейское государство».

Село Степное. Аким Иван Ходзинский ведет нас в дом первоцелинницы Розалии Улицкой.

— Я смотрю, Розалия Степановна, у тебя уже дрова наколоты на зиму. А у меня еще нет, — с наигранной завистью произносит аким, глядя на скудную поленницу во дворе. — Кто тебе рубает?

— Ты бы пустое не нес, Васильич. Сама я рубаю. А ты — начальник, тебе наколют, когда захочешь, — ехидно отвечает тетя Роза.

Похоже, местный народ за словом в карман не лезет.

— Друзья, ну нет у нас цензуры, — довольно замечает глава села, словно его только что не на место поставили, а медалью «За свободу слова» наградили. — Сами же видите: люди говорят что думают, никто не боится. Власть не ругают, но и не хвалят — а чего меня хвалить?

— Вы случайно не состоите в пропрезидентской партии «Нур Отан»?

— Намек понял. Да, состою. Но по убеждению, а не ради должности. Это у вас надо быть членом «Единой России», чтобы стать акимом. А у нас половина руководителей администраций беспартийные.

Иван Ходзинский служит в должности акима одиннадцать лет, в этом году начался его очередной срок. Однако с выборами в стандартном смысле этого слова он столкнулся лишь в минувшем августе.

Дело в том, что в Казахстане приняли новую концепцию местного самоуправления, согласно которой акимов сел выбирали депутаты районного маслихата (совет, по-нашему, представительный орган, избираемый населением области или района) из кандидатур, предложенных акимом района. А до этого вертикаль исполнительной власти была прочнее металлического дюбеля: акимов назначали вышестоящие руководители по схеме «область—город—район—село». Реформа предполагает и второй этап: обещают, что через четыре года сельских акимов будет избирать сам народ.

Вот такая она — отложенная казахстанская демократия.

Свой — чужой

По большому счету, если бы не казахстанские флаги на административных зданиях Житикары, можно было бы подумать, что дело происходит в России. Страна вроде бы другая, а все, что ее наполняет, включая уличную матерщину и окурки на тротуаре, точно такое же. И главное, люди — как под российскую копирку сделанные.

Сходство обусловлено еще и тем, что соседние экономики прочно проросли друг в друга. Допустим, в Рудном, городе по соседству с Житикарой, добывают железную руду и поездами отправляют в Магнитогорск. И Рудному выгодно — рынок сбыта недалеко, примерно триста километров. И Магнитке — это ведь не из-под Курска сырье возить. А в противоположном направлении движется газ, поставки обеспечивает российская компания «Уралтрансгаз».

Студенты местного техникума проходят практику на российских предприятиях. Почему? Да потому, что они ближе, так традиционно сложилось, и там эти профессии востребованы.

А в выходные дни на районный базар толпами приезжают россияне, поскольку тут цены ниже. Самые востребованные товары: сигареты, водка, школьная форма, сахар, мука. А также «социальный» белый хлеб: 600-граммовый кирпич, первый сорт. Его на всей территории Казахстана в рознице продают по зафиксированной государством цене — 42 тенге (8 рублей).

Эмоциональные связи еще прочнее. Все телевизоры в городе, селах и аулах настроены на российские каналы. Показывают, например, Олимпиаду в Лондоне — за кого болеть? И за казахстанских спортсменов хочется, и за российских. Или президенты — вот как их делить: Назарбаев — свой, и Путин вроде не чужой.

Путин у житикаринцев вообще в почете, если не сказать в авторитете. Мощный дядька, говорят даже с некоторой завистью, страну держит, с американцами бодается.

«У нас как в Париже, только дома пониже и асфальт пожиже» — так звучит расхожая местная присловица. Правда, упоминаемый Париж к Франции имеет такое же отношение, как шаурма — к ресторану «Максим», а речь идет о челябинском селе, где живут нагайбаки, малочисленный народ.

В Житикаре есть свой Парк Победы. А также свои пешеходная и пижонская улицы, которые в народе именуют Арбатом и Рублевкой.

Черно-белая история

Принято считать, что интенсивное освоение целины продолжалось с 1954-го по 1960 год. В следующее тридцатилетие образованные на пустом месте совхозы лишь развивались — видимо, столь мощной была энергия ускорения, приданная им первоцелинниками.

И в этот период, вплоть до 1990-х, почти все были убеждены, что целинный проект не принес Казахстану ничего, кроме пользы.

Но развал Союза вызвал к жизни едва ли не противоположную точку зрения. Распахали слишком много, зачем-то пытались засеивать даже солончаки, нарушили экологию почв, вызвали эрозийные процессы, уничтожив пастбища и поставив под угрозу традиционный скотоводческий образ жизни местного населения. Да и вообще, посмотрите вокруг: сколько изломанных людских судеб.

Впрочем, и этот негативный взгляд со временем как бы поблек: дескать, что было, то было, чего теперь вспоминать. Тем более что было и пострашнее, ведь не просто так в Житикаре установлен памятник жертвам политических репрессий «Возвращенные имена».

И вот теперь, по прошествии полувека, можно, пожалуй, выставить оценки уже с холодной головой. Ведь эта легендарная земля — вот она, под ногами, никуда не делась, и на ней продолжают жить люди.

Сегодня большинство в Житикаре сходятся в том, что Целина дала аграрному Казахстану мощный толчок развития, цивилизовала местное население. Всего три целинные цифры — и больше нечего объяснять: только в 1954–1955 годах сюда прибыли свыше 360 тысяч механизаторов со всего Союза, было образовано более 90 зерновых совхозов — чтобы освоить 6,4 миллиона гектаров земли.

Впрочем, скептиков цифры никогда не убеждают, им подавай истории с начинкой из человечины.

Известно, что смена экономических формаций пробуждает к жизни новые стереотипы. В случае с Казахстаном возник, к примеру, такой: исконному населению достижения цивилизации не очень-то были и нужны, поэтому все эти разрушенные совхозы и дороги не что иное, как бессознательно-коллективное стремление аборигенов впасть как бы в полудикое состояние, чтобы восстановить свою национальную самобытность.

В Житикаре это диковинное, возникшее, как кажется, от излишнего умствования, предположение разбивают всего лишь одним примером:

— Когда чабанам в Камышинском выдавали первые автомобили, то они их бросали прямо посреди степи, если бензин кончался. Говорили, испортилась, — вспоминает приезжий целинный люд. — А сейчас все на джипах гоняют. Они не вернутся туда, в кочевое прошлое, в свои ковыли и типчаки. Они очень мудро делают: сохраняют свои традиции, но на новом, более высоком уровне.

Раньше и сейчас

При всем том очевидно, что одна из главных психологических проблем этой территории — фантомная зависть к целинному прошлому.

Для многих житикаринцев развал Союза был и остается личной трагедией. Ездили, вспоминают, пионерами в Челябинскую область, помогать с уборкой урожая. Не доехав до поселка Бреды, остановились, а там административная граница. Мы кричим: «Граница, граница!» Смеемся. Получилось, накаркали.

— Раньше у нас в районе было почти 90 тысяч голов КРС — вместе с личными подсобными хозяйствами, — рассказывает Ризван Муртазин, бывший глава района. — Работал мощнейший мясокомбинат: гоном пригоняли овец, круглыми сутками их забивали. Мы кормили Забайкальский военный округ. Деликатесы отправляли в Москву и Ленинград. А сейчас всего 22 тысячи голов. Я не понимаю, что — люди мясо есть перестали? Хлеба сеяли до 400 тысяч гектаров. Пчеловодство, инкубаторы, теплицы, овощи, ягоды, сады — все раньше было. А сейчас в одном районе пять совхозов развалились. Почему это все стало ненужным? Аллах знает…

Оценивая качество своей нынешней жизни, люди апеллируют к советскому былому. Честно говоря, нигде не доводилось наблюдать такую интенсивную ностальгию по СССР. «Раньше и тучно» противопоставляется «Сейчас и скудно».

— Вы только представьте, как государство заботилось о целинниках: в наш совхоз приезжали актеры Урбанский и Филиппов, а сборная страны по хоккею с деревенскими мужиками на нашей коробке играла. Где мы в своих фуфайках — и где Мальцев с Фетисовым! — говорят люди предпенсионного возраста.

— Наши сверстники могли поехать в Москву и поступить в любой институт, вот какой уровень подготовки был в наших школах, — вторит им средний возраст.

Даже подростки, и те присоединяются к хору воспоминаний. Повторяя рассказы родителей о том, что при Советах в степи было больше волков, они так огорчаются, будто речь идет о наследной привилегии, которой их лишила судьба-злодейка.

— Сейчас не стало прав у рабочих. Чистая эксплуатация безо всякой идеи, — говорит первоцелинник орденоносец Юрий Серин. — Павлов Коля, тракторист и гармонист, у меня в бригаде работал. Встречаю его на базаре — он там дворник. Потом снова встречаю — он уже безработный. Что случилось, Коля, спрашиваю. Оказывается, хозяин заставлял его что-то там грузить. А Коля потребовал доплаты. Вот и выгнал его хозяин. А в былые времена: местком, профком, партком — качай права, где хочешь. Все в нашей жизни как-то перевернулось. Один тут был секретарем горкома. Теперь его увидел — он мулле прислуживает. А жена его деньги делает — магазин держит.

Три плюс два

Расклад по сбору зерновых здесь такой: на пять сезонов приходится два неурожайных. И еще попробуй угадай последовательность. Может, сезоны пойдут чередуясь: «хороший — плохой — хороший». А может, и по системе «три плюс два». Лотерея, словом. А с дождем приходится играть в блек-джек.

— Ты удобрения внес, а потом за неделю с неба ни капли не упало — все, значит, не будет пшеницы, полезные вещества не всосутся, — поясняет Нуржан Кушербаев с фатализмом бывалого картежника, привыкшего равнодушно принимать как недобор, так и «двадцать одно».

Допустим, в 2011 году случился прямо-таки небывалый урожай, сняли по 25 центнеров с гектара. Буквально не знали, куда его девать. Чистую пшеницу люди приобретали за копейки, словно отходы. Как прямое следствие, тут же в подворьях на порядок увеличилось поголовье скота, народ стал свиней подкупать, птицу.

В прошлом сезоне — обратная ситуация. Едва собрали по полтора-два центнера. Все были в минусе. В лучшем случае с нолем.

— А в этом году какой урожай ждете?

— Только начали косить, так что пока нельзя сказать, — говорит Нуржан Кушербаев.

— Еще нечего взвешивать?

— Сглазить можно, — отвечает дипломированный агроном-семеновед и суеверно сплевывает через левое плечо. Затем добавляет, понизив голос до шепота: — Шестое чувство подсказывает, что шесть-восемь.

Похоже, в хлеборобном занятии гораздо больше мистики и интуиции, чем полагают студенты сельхозинститутов.

Комбайн против человека

Направляемся в поля, где идет уборка. Оказывается, «бескрайность» — вовсе не метафора. Четверть часа едешь, полчаса — вокруг лишь пшеница, все желто и глазом не за что зацепиться. Справа стоят житики (от Житикары) — это ласковое название районированного сорта пшеницы, то есть выведенного с учетом местных климатических условий. Слева уже все срезали — одна стерня. Вверху высокое солнечное небо.

— Пшеница захватывает, становится смыслом жизни, дает позитивную энергию. Есть ли дело более благородное, чем растить и убирать хлеб? — спрашивает небо аким Ходзинский, патетически запрокинув голову. Наверное, этот тот случай, когда с высокопарностью переборщить невозможно.

— А врачи?

— Без хлеба и врач не поможет, голод пилюлями не вылечить.

Вдалеке работают комбайны: несколько «Енисеев» и один Claas. Машина марки Claas показывает класс: идет километров десять в час, закладывает пируэты. «Германец», объясняют нам, с двигателем Mercedes. Подъезжаем, здороваемся с комбайнером. Алмат, 23 года, полжизни работает на сельхозтехнике.

На нем белая рубашечка и модные кроссовки. Из кабины доносится рэп. Алмат знакомит нас со своим железным конем: вот навигатор, тут климат-контроль, управление с помощью кнопок и джойстиков, мягкое сиденье регулируется, шумоизоляция.

Все увиденное никак не вяжется со стандартным представлением о работе механизатора, навязанным, очевидно, советским кинематографом. Где же этот передовик с переходящим вымпелом в руках, весь покрытый пылью, с измазанной грязью рожей и звоном в ушах, пришедший домой измотанным и израненным в битве за хлеб?

Один Claas заменяет семь «Енисеев», которые выпускает завод в Красноярске, казахстанцы называют их своими, «отечественного производства». Добавить обслугу — механиков, наладчиков, заправщиков и прочих — и можно приблизительно представить, сколько рабочих мест сжирают «германцы».

В былые времена на посев и уборку зерновых уходили месяцы. В межсезонье у механизаторов тоже была работа: машинерия требовала ремонта. А сегодня на все про все тратят максимум две недели весной и две осенью благодаря мощной импортной технике. Вдобавок и починки она не требует, «только масло поменять», как говорят сельчане.

Да, в дни страды работа находится для многих. А в остальное время — чем еще заняться на селе, как лишнюю тысячу тенге добыть? Остается только возиться с личным подсобным хозяйством: скотиной и картошкой.

Директорам совхозов приходится балансировать между человеком и механизмом. Хочется, конечно, развиваться по интенсивному пути, да и конкуренция вынуждает повышать производительность. Но обменяешь всех людей на машины — в бывших агрогородках жителей вообще не останется, они и так все в Житикару бегут.

В недрах этого явления удалось разглядеть лишь один плюс: современная техника удерживает молодых на селе. Для них совершенно очевидно, что джойстик на штурвале комбайна интереснее рычага коробки передач, испачканного в солидоле. По крайней мере, на айподе комбайнера Алмата нет популярной среди казахстанской молодежи песни «Побег из аула». Что ж, хотя бы одна спасенная душа.