У меня есть давний знакомый: затрудняюсь определить его профессию, потому что он мало что знает и ничего не умеет, но уже много лет он работает куратором в Центре современного искусства, готовит выставки, участвует в круглых столах. Вероятно, он искусствовед. Когда он говорит, то всегда произносит один и тот же набор слов, просто переставляет слова местами. Он мало читал, светская текучка съела всё время, но необходимый минимум знает: Деррида, Уорхол, Бойс, Гройс, Чубайс, Прохоров, долой Путина. Он интеллигент.

В целом он за хорошее. Этот человек подозревает, что с ним происходит что-то не то. Он ведь вменяемый, он давно заметил, что ничего не читает и думает одни и те же мысли, или полумысли — уже много лет подряд. Он ведь человек с некоторой, пусть притуплённой, способностью к рефлексии: он видит, что фигуранты процесса говорят длинные слова с претензией выразить богатый смысл — но откуда же взяться смыслу? Они ведут жизнь, исключающую смысл вообще: читают только короткие статьи в коротких журналах и проводят время на вернисажах, а чаще всего пьют или клянчат деньги у нечестных богачей.

Мой знакомый заметил это давно. И то, что все живут моралью кружка, хотя существование привилегированного кружка аморально в принципе, — это он тоже знает. То, что художественного образования более нет, а знания заменили сведениями о рыночных успехах, он знает превосходно. Детали мелких гешефтов он знает лучше прочих: как выхлопотать поездку в Венецию, спроворить грант, промылиться в кураторы выставки — это всё мелкие трюки повседневности, которыми живёт столица. Мой знакомый варится в этом котле каждый день, и он (будучи изначально неплохим человеком) немного стыдится своей ловкости.

Наши отношения складываются непросто. Дело в том, что я уже много лет назад сказал, что так называемый «второй авангард» есть жульничество и обслуга богатого ворья, а так называемый «московский концептуализм» не имеет ни единой концепции, а участники процесса — прохвосты и бездари. Многие на меня обиделись и сочли мракобесом, сторонником застойных времен. Мой знакомый отлично понимает, что я не сторонник застойных времён, а просто не считаю ту среду, в которой он варится, интересной и умной. И ему обидно: ведь он тоже в глубине души (в далеко запрятанной глубине души) представляет, что интеллектуальный уровень его друзей очень низок — но каждый день он должен расшаркиваться перед болванами.

И вот мы перестали общаться, так бывает. Однако с некоторых пор этот знакомый стал мне звонить и даже приходить в мастерскую. А до этого он не звонил лет двадцать. Однажды позвонил и говорит: «Как мне стыдно за все эти годы, ты уж прости, старик, но сам понимаешь... Прости, что мы тебя отовсюду исключали… Ну, если честно, ты сам виноват, поставил себя вне общества… Но я-то понимаю, что правда за тобой. Нет, ты прав, конечно…» Так прямо и говорил, произносил горькие слова, очень трогательные. Я сознательно не привожу фамилии этого человека, чтобы ему не влетело от его влиятельных друзей, — он ведь рисковал, идя со мной на контакт.

Так порой рискует разведчик, когда ему неожиданно хочется раскрыться — пусть хоть на единый миг. Нет, нельзя! Никогда нельзя раскрываться! Надо до самой смерти повторять, что бездарный поэт Пригов — гений, а живопись умерла. Круговая порука бездарностей в моде необходима; более того, именно так и было устроено в советское время, когда деятели соцреализма обязаны были убеждать друг друга, что серая мазня Салахова — это искусство.

Так вот, знакомый пришёл ко мне в гости несколько раз, а потом перестал приходить. Точнее, я перестал его приглашать, а он и не просится больше. Дело в том, что такими вот трогательными словами он вроде как выполнил долг перед своей совестью, очистился — но ничего в его жизни не поменялось. И как может поменяться? Он продолжал заниматься устройством мелких дел, произнесением пустых фраз, и никогда, ни разу — ни единого разу! — он не посмел возвысить свой тонкий голос и сказать нечто против происходящего.

Ну, как пойти против директора ГЦСИ Бажанова, человека амбициозного и очень глупого? Или против замдиректора ГЦСИ Миндлина, коррумпированного до стелек в обуви проходимца? Как возразить против программы, поддерживающей общий уровень серости? Они выезжают и на биеннале, и триеннале, сидят с надутыми рожами в комиссиях и подкомиссиях — и глупеют, глупеют, глупеют. Если учесть, что уровень знаний был исключительно низок на старте — сегодня это ниже уровня асфальта. Но шампанское булькает, но инсталляции блестят!

Он отлично знает, этот мой знакомый, что всё происходящее сегодня в искусстве ещё хуже чем советский Минкульт. Но ему надо жить, скоро пенсия. И даже не в пенсии дело. Он мне сказал очень грустно и очень просто: «Вот ты-то уедешь, а я здесь останусь. И мне с ними надо будет встречаться, говорить, здороваться. От них зависит многое — это моя жизнь, понимаешь?» И я перестал его приглашать, смотреть на эти мучения сил нет.

Теперь, когда мы встречаемся на выставках (недавно встретились в Пушкинском музее), он отворачивается. Он знает, что я думаю, что он трус и ничтожество, а я знаю, что он меня уже ненавидит за то, что однажды пересилил себя и пришёл ко мне с признаниями. Вдруг я понял и причину его прихода ко мне — и причину нового витка неприязни: в некий момент он вообразил, что за мной стоит какая-то сила, некая ещё не известная ему мафия-группировка. Может быть, уже договорились менять всё? Не может же быть, что я такой вот нахальный — сам по себе, один? Но когда он убедился, что я один, просто такой вот неадекватный, — он очень оскорбился.

И таких обиженных людей я знаю много. Особую категорию занимают бывшие друзья: они все оставались верными до определённой черты, а потом нечто происходило фатальное и отношения прекращались. Быть адекватным среде очень рекомендуется. Случалось так, что я замахивался на самое святое — и корпоративный закон уже не позволял со мной дружить: они ещё терпели, когда я бранил Тэтчер и либеральную демократию, но если я говорил, что оппозиционеры на Болотной дурни и пошляки или что идея демократии подвержена коррозии и износилась, то это уже было нестерпимо. Так и в брежневские годы: со мной дружили, пока я бранил соцреализм, но когда переходил на личности секретарей обкомов или говорил, что всех членов Политбюро надо отправить на Марс, — вот тут со мной здороваться переставали.

Надо сказать, что в России демократической всё ещё строже. Одного моего доброго друга пригласили на собеседование (в прежние времена сказали бы: вызвали на партком, но это был не партком, а собрание либеральной интеллигенции) и на собеседовании предложили ему выбирать: со мной он дружит или с либеральным обществом. И мой былой товарищ позвонил мне по телефону, извинился, сказал: ну сам понимаешь, надо же выбирать.

Мой былой друг великолепно знает, что я выступал против Сталина и лагерей, против Политбюро и советской власти в те годы, когда сегодняшние либералы прилежно ходили на комсомольские собрания. Однако дело ведь не во мне и не в моих взглядах — дело в том, что нельзя нарушать комфортные установки своего круга. Кругу ведь не то обидно, что я не считаю демократию венцом развития общественной мысли, — нестерпимо то, что я не считаю Рубинштейна поэтом, Гройса — философом, а Булатова — художником. Общественный строй никогда главным не был, главное — это номенклатура. Современному либеральному кругу комфортно называть меня антилибералом на том основании, что я считаю их жуликами, — ну, вот и называют.

Вчера мне написал милый, в сущности, человек: «Я бы рад вашу статью послать дальше, по своим знакомым, но заранее хочу размежеваться с некоторыми острыми пунктами. Вы там слишком резко говорите, а мне бы не хотелось». Этот же человек (он не вполне трус, боится только своей корпорации) не страшится выступать против абстрактного коррумпированного правительства России — не страшится потому, что эти абстрактные претензии ненаказуемы; но он десять раз описается, прежде чем публично скажет, что Бакштейн — не мыслитель и никогда не написал ни единой строчки и не подумал ни единой мысли. Так нельзя говорить, ну что вы! Так невозможно сказать!

Мне сообщали (причём сообщали по секрету, умоляя не разглашать тайну), что мои статьи пересылают друг другу тайком, боясь признаться своему окружению, что читают Кантора, — ведь можно испортить отношения в своём кружке. «Разве можно читать Кантора!» — так говорят друг другу участники кружков, а те из них, которые тайком читают, опускают глаза. И в этот момент они говорят себе: «Ведь Максим Кантор не любит их, ну а они не любят его — всё правильно, это же честно».

Среди прочих былых друзей был друг, который переживал, что мне не нравится, что он дружит со взяточниками и людьми из светского коррумпированного круга — гельманами, хорошиловами и т.п. Он мне так говорил: «Ну а чем ты докажешь, что они нечестные?» Никто, понятное дело, не ловил этих дяденек за руку, но все представляют, как делаются дела, — и мой друг тоже великолепно всё это знал. Но ведь есть презумпция невиновности, не так ли? Мой друг был исполнен личного достоинства, он готов был со мной дружить несмотря на то что я против капитализма, а всё его окружение — за капитализм. Он просил от меня равной услуги: он будет закрывать глаза на то, что я социалист и христианин, а я должен не замечать того, что он прислуживает негодяям. Моему другу хотелось так всё устроить, чтобы и со мной дружить, и с прогрессивной банкирской компанией ладить — это вполне могло идти параллельно. Он приходил ко мне, и мы говорили о высоком, а потом он шёл в общество прогрессивных представителей современного искусства и там беседовал о рынке инноваций. Некоторое замешательство возникало на днях рождения. Но ведь можно два раза подряд отмечать праздник: один стол накрывают для рукопожатных, а другой — для нерукопожатных друзей.

Во время существования Советского Союза с набором гостей тоже возникали сложности: в интеллигентные дома было не принято приглашать стукачей и директоров ателье, заведующих мясными отделами тоже в гости не звали. А сегодня, когда застолье сплошь из директоров гастрономов — в том числе гастрономов интеллектуальных, — возникает неловкость, когда надо позвать кого-то, кто в данный гастроном не вхож. Тут надо раз и навсегда прописать правила поведения кружка, иначе никак.

Один смелый юноша мне написал, что ему в его «тусовке» достаётся немало колотушек за то, что он думает не как все, и он даже попросился ко мне в друзья, хотя его окружение и против меня, а если он обматерил меня за спиной, так это от ситуативной застенчивости. И написал он это в отчаянном личном письме, не отдавая себе отчёта, что пишет очень трусливо. И не объяснишь, что учиться храбрости надо наедине с собой — а когда научишься быть мужчиной, тогда уже и приходить к взрослым. Поздно объяснять, жизнь сложилась.

Вообще говоря, происходит вот что: возникла мораль мафии, которую противопоставляют морали ненавидимого тотального государства. Мафия как институт свободы возникла не вчера, а термин «рукопожатные» совершенно соответствует термину «люди чести», который употребляют на Сицилии. Страх, который напитал общество, он не перед Путиным: ну что вам сделает Путин? Вы ему совершенно не нужны. И не перед патриархом: вас нельзя отлучить от Церкви, к которой вы не принадлежите. И не перед Сталиным, который шестьдесят лет как мёртв. И не перед Советской властью, которой нет, и нечего врать, что она вернулась.

Страх — выпасть из своего кружка, выделится из своей маленькой мафии, из тёплой лужицы, где тебя поймут и согреют. Страшно перестать говорить на общем жаргоне. Страшно увидеть, что ваш кружок занимается дрянью. Страшно остаться одному с большим миром — и с честными идеалами. Это по-настоящему страшно.

Но только не обманывайте себя — вы совсем не демократы. Надо понять, что управлять многими мафиями для тотального государства значительно проще, чем управлять социумом с единой моралью, внятной целью и идеалом общественного договора. Такой идеал возможно извратить. Но если общество живёт общим делом, надолго извратить идеал невозможно. Можно долго обманывать немногих, но нельзя долго обманывать всех. А вот если обман развивается корпоративно, ширится по законам роста раковых клеток, то обман поглощает организм незаметно — и съедает общественный договор навсегда. До тех пор пока существует свой мыльный дискурс журнала «Артхроника» и отдельно есть жирный дискурс московского концептуализма, со страной можно делать всё что угодно.

А как же быть? Что же — опять верить в общие идеалы? Увольте нас от идеалов! Как только произносишь слово «идеалы», у собеседника блестит глаз: он нашёл, как доказать свою правоту, как вернуть себе комфорт в душе. Ах, идеалы? Может, ты за коммунизм? Вам прогресс и капитализм не нравятся? А знаете ли вы, что рынок — отец цивилизации? Ты вне рынка — значит вне прогресса. Знаем мы вас, коммуняк, скоро в лагеря всех законопатите. И вообще это коммунисты, если разобраться, войну начали. Нет уж, мы за дискурс, за инсталляции, за умеренную коррупцию, за миллиардера Прохорова и его благостную сестру. Прохоров наш президент! Только не трогайте ничего в моей маленькой мафии честных «рукопожатных»!

Идут на митинг, чтобы подержаться за руки таких же запуганных. В этот день они все смелые. Они выступили против абстрактного тирана (которого в МВФ уже договорились валить, поэтому и можно ходить на демонстрации). Они выступили против тирана и затем пошли по своим рабочим местам — подавать руку проходимцам, подставлять щёчки для поцелуев ворам, льстить проституткам.

Кто вас так запугал, граждане? Чиновники даже не делали ничего особенного, чтобы довести вас до такого панического ущербного состояния. Вы не чиновников боитесь — вы друг друга боитесь. Вы боитесь своей бездарности, своей человеческой несостоятельности. В окружении вам подобных ничтожеств ваша несостоятельность не так заметна. Вы уже не смеете сказать ничтожеству, что он/оно/она — ничтожество.

Почему, почему вы все боитесь друг друга? Почему вы все — трусы?

Мне часто теперь говорят: опять ты про негативное! Ну как можно! Ведь для негативного отведён специальный день календаря: 31-го числа мы несогласные! Вот есть реальное общественное дело — протест против тоталитаризма! Прошлись, со знакомыми пообщались. А потом — домой, а дома ждёт только хорошее: журнал «Мезонинчик», инсталляция в ГЦСИ, пьянка на Венецианской биеннале, Хорошилов обещал зайти. Жизнь-то идёт…

http://www.odnako.org/blogs/show_29379/