Ленин в Цюрихе: воспоминания
№14v(742) 17 — 23 апреля 2015 г.

Данная статья — перевод материала, опубликованного в журнале Foreign Affairs [апрель 1943 года]. © Council on Foreign Relations. Распространяется Tribune News Services.
АВТОР – ВАЛЕРИУ МАРКУ (1899-1942), румынский историк, писатель и поэт, автор биографии Владимира Ленина (1927), «Люди и силы нашего времени» (1930), «Восхождение к власти: жизнь и времена Макиавелли» (1930), «Изгнание евреев из Испании» (1934). С Владимиром Ильичом познакомился в Цюрихе, в 17-летнем возрасте, уже будучи убежденным коммунистом. В 1926 году, разочаровавшись в коммунистической идее, находит себя в среде консерваторов-революционеров. Нацисты после прихода к власти сжигают одну из его книг, и Марку бежит сначала в Австрию, затем во Францию.
Несмотря на то, что эта статья содержит уникальные и ранее не публиковавшиеся свидетельства о Владимире Ленине, она не попала в поле зрения советской историографии, видимо, потому, что была опубликована в самое тяжелое для Советского Союза время – в апреле 1943 года. К тому же в статье мы находим ряд ремарок автора о личности и деятельности Ленина, не приемлемых для советской историографии.
На русском языке публикуется впервые.
Россия, русская революция, Сибирь, Петропавловская крепость – в 1912 году в Цюрихе для нас, молодых революционеров, эти слова имели магическое значение. Мы смотрели на российских ссыльных, прибывавших сюда, сквозь призму русской литературы. Тот факт, что самое свежее поколение людей, бежавших от царя, разительно отличалось от героев легендарных романов, нас нисколько не удивлял. В конце концов, разве реальность может быть убедительнее надуманного идеала?
Наших русских отличало полное отсутствие сентиментальности. К сантиментам они прибегали лишь время от времени – так часто поступают политики. У каждого из них в багаже имелся побег, депортация и приговор суда. Но им никогда и в голову не приходило говорить о собственном прошлом. Подобные разговоры они считали ребячеством или проявлением дурного вкуса. В них нас привлекала не только готовность обсуждать все что угодно, но и желание учить других без педантизма или назиданий. Тем не менее, самым привлекательным выглядел пылкий интерес к любой проблеме.
Они были вечными – и вечно молодыми – студентами, и жажду их знаний утолить было просто невозможно. Французским или немецким социалистам, напротив, недоставало этого пытливого отношения к человечеству, поскольку их благоразумные лидеры представляли им работу в политическом или административном аппарате или отправляли в парламент.
Русские, с которыми мы знакомились в Цюрихе, проявляли свойственную человеческой натуре суетность, причем временами она выглядела для стороннего наблюдателя столь же очевидной, как и пятна на их одежде. Той энергии, которую они расходовали на интриги друг против друга, вполне хватило бы на управление гигантской империей.
Тем не менее, следует отметить и очевидное: самоудовлетворенностью они не страдали. Любой из них пребывал в состоянии перманентной революции против собственной личности, против ближайших товарищей по партии, а также против бога. Эти изгнанники ощущали войну и послевоенные проблемы напрямую, конкретно, собственной плотью.
Они ни на секунду не прекращали размышлять о политике. Такое состояние напоминало хронический недуг. Они грезили политикой, а если что-то произносили во сне, то это однозначно были слова на политические темы. Они надеялись отыскать подлинные истоки войны и трудились, словно бактериологи, пытаясь раскрыть секрет ее истинных причин. А найти их они собирались в книгах, посвященных недавнему прошлому.
У меня перед глазами стоит Карл Радек – посреди своей комнаты перед грудой книг. Радек был именно тем, кого, по мнению каждого респектабельного гражданина Европы, Москва и Третий Интернационал командировали организовывать послевоенные путчи в Германии, Австрии, Венгрии, Испании и Литве.
В качестве релаксации перед отходом ко сну Радек читал детективные рассказы. Однажды он признался мне в том, что каждые сутки ему приходится хотя бы на час уходить от того давления, которое на него оказывала политика. На следующий же день после любого важного события войны у него всегда наготове был соответствующий памфлет, но вот в печатном виде его работы выходили лишь изредка.
Мартов, самый лучший среди русских изгнанников специалист по стилистике, дал ему прозвище – Памфлетович. Русские, а особенно Радек, обожали публиковаться на немецком языке. Точно так, как иврит свят для иудеев, поскольку на нем говорил сам Создатель, так же и немецкий свят для русских, ведь это язык Карла Маркса.
В революционном плане Мартов долгие годы занимал прямо противоположный Ленину полюс. Еще с первого года XX ст. он считался ведущим полемистом меньшевизма – одного из течений социализма. Корни этой идеологии следует искать, скорее, в немецких и французских, а не в русских традициях. Он вел борьбу с другой социалистической фракцией – большевиками, – поскольку ощущал, что они и их лидер Ленин вынашивают диктаторские амбиции.
Мартов — тонкокостный, болезненного вида, несколько сутуловатый, с бледным лицом, покрытым взъерошенной бородкой, со впалыми щеками и добрыми сияющими глазами – привык восседать в кафе St. Annahof в компании приятелей. Каждые два – три часа он пересаживался за другой столик. Временами он отвлекался, чтобы сделать записи, затем возвращался для того, чтобы прочесть вслух необычайное эссе – на немецком, французском, русском или английском, в зависимости от присутствующей аудитории.
Порой он вообще пропадал без следа на несколько дней. Обеспокоенные новички из его окружения на вопрос о том, куда он подевался, слышали в ответ: Мартов схоронился в какой-то из библиотек, где занимается изучением последних событий, имевших место во Франции, Германии или России. Ленин так говорил о нем: «Мартов доучится до ошибок».
Ленину не составляло ни малейшего труда нанести поражение любому противнику, отказывающемуся признавать необходимость ничем не сдерживаемого насилия. Менее чем через два года после прихода Ленина к власти Мартов был вынужден покинуть Москву и вновь отправиться в эмиграцию. За несколько дней до своей жестокой кончины, во время которой его нервы один за другим отмирали в мучительной агонии, Ленин, едва способный шевелить языком, прошептал жене – и, вероятно, это были его последние слова: «Я слышал, Мартов тоже умирает?» Мартов скончался от туберкулеза несколькими месяцами ранее.
В Цюрихе, еще в первые месяцы войны, Ленин и Мартов тесно сблизились, что доставляло удовольствие им обоим. Но их союз оказался недолговечным, и вскоре они вступили в яростную и взаимную литературную баталию. Мартов говорил мне, что согласно его последнему анализу, Ленин – лишь предводитель разбойничьей шайки, а не реально существующей партии. Столь резкие слова, вполне естественно, лишь разожгли во мне желание познакомиться с Лениным.
Я встретился с ним в ресторане, где подавали блюда домашней кухни. Заправляла там фрау Преллог, а знакомство состоялось на втором этаже ветхого и видавшего виды здания, расположенного на узкой короткой улочке вблизи набережной Лиммат.
По сути, ресторан представлял собой сумрачно освещенный коридор – длинный и узкий, с голыми стенами и растянувшимся во всю его длину неокрашенным деревянным столом, занимавшим едва ли не все пространство. Здешние ароматы больше напоминали заплесневевший погреб, чем ресторан. В одну дверь входили посетители, а другая – вечно открытая – вела на кухню.
За столом на деревянных стульях восседали шесть — восемь гостей. Примерно такое же количество мест, как правило, пустовало. Фрау Преллог неизменно была при деле, поскольку не только готовила еду, но и сама подавала ее посетителям. Она долгое время провела в Вене и говорила на забавном швейцарско-австрийском диалекте. Полноватая блондинка, едва справившая сорокалетие, выглядела куда аппетитнее своих жидких супов, пережаренного мяса и дешевых десертов.
Добравшись до ресторана, я понял, что Ленин еще не появлялся. Я уселся рядом с Харитоновым – приятелем, согласившимся свести меня с ним. Компания пришлась мне по душе. Все мужчины выглядели молодыми, решительными и загадочными. А вот единственной даме за столом явно недоставало загадочности. Ее звали Красной Марией – но вовсе не за политические взгляды, а за рыжевато-светлый цвет волос. У Марии было обычное овальное лицо того же типа, что у мадонны, огромные голубые глаза, длинные ресницы и басовитый голос, резко контрастировавший с хрупкой внешностью.
Она тотчас поинтересовалась у нас, моментально заглушив своим басом голоса всех мужчин, тем, кто мы такие, чего хотим, кто дал нам адрес фрау Прелогг, и не намерены ли мы стать здесь завсегдатаями. Мы обратили внимание на то, что вся группа отнеслась к нам с явным подозрением. Я объяснил, что хотел бы пообщаться с господином Ульяновым – Ленина здесь знали под его настоящим именем. Мария тотчас же разговорилась. По ее словам, Ульяновы, среди прочего, замечательные люди.
Ленин, войдя со своей супругой Надеждой Константиновной Крупской, занял стул по соседству с Красной Марией. В его лице она моментально обрела благодарного слушателя. И он на самом деле слушал ее так внимательно, что мне даже в голову не приходило, что их можно перебить. Более того, ее рассказ о личных передрягах заинтересовал и меня. Ее проблемы носили земной и вполне материальный характер.
По словам Марии, у нее было двое любовников: теперь один из них служил в армии Италии, другой – в Германии. Эта война, говорила она, не что иное, как изъятие мужчин из общества, грязный трюк, придуманный богатеями. Затем она перескочила на излюбленное повествование дам ее типа – рассказ о том, как ей приходится заботиться о матери-старушке, младших сестрах и братьях. Надежда Константиновна тоже внимала ей с интересом.
Другие гости постепенно покидали ресторан, и за длинным столом вскоре остался только Ленин, его супруга, Харитонов, Мария, фрау Преллог и я. Незадолго до нашего прихода фрау Преллог и Мария поскандалили. Ленин попытался помирить их, и его попытка оказалась успешной. Фрау Преллог не отличалась упрямством. Как и Мария, она обожала любую возможность обсудить свои проблемы. Она жаловалась на то, что некоторые из гостей не оплачивают счета, сетовала на дороговизну мяса и говорила о том, что вскоре его продажа будет ограничена. По ее мнению, такая мера направлена исключительно против бедняков. Зажиточные господа, естественно, всегда смогут позволить себе привычный стейк. О, эта несносная война! Она никак не могла понять, почему солдаты до сих пор не перестреляли своих офицеров и не вернулись без лишнего шума домой. При этих словах лицо Ленина сияло от удовольствия. Он с удовлетворением взирал на нас.
Ресторан Ленин покинул далеко после обеда, а я отправился домой вместе с ним.
«Знаете ли вы, почему я здесь столуюсь? — сказал он. — «Тут есть возможность понять, о чем именно думают люди. Надежда Константиновна уверена, что сюда ходят только отбросы Цюриха, но я думаю, она ошибается. Мария, наверняка, проститутка. Но этот род занятий ей не по душе. У нее большая семья, которой нужно помогать, а это нелегкое дело. Что касается фрау Преллог, она совершенно права. Вы слышали, что она говорила? Перестрелять офицеров! Чудесная женщина. Такие мнения очень важны».
Возле их дома я распрощался с Лениным и его супругой.
«Я бы хотел обсудить с вами многое и более детально, но у фрау Преллог это невозможно», — сказал я.
«Да, с удовольствием. Я прочел ту статью, что вы писали о разоружении. И я вспомнил: Радек рассказывал мне, что вы дружны с Мартовым. Вы симпатизируете меньшевикам?», — поинтересовался он.
«Я не отношу себя ни к меньшевикам, ни к большевикам, — ответил я. Мы самая радикальная группа на Вердштрассе, и у нас есть собственная теория».
«Понятно-понятно, — кивнул Ленин. — Это весьма увлекательно». А затем добавил после короткой паузы. «Приходите ко мне завтра пообщаться в 4 часа. Я выделю это время для вас».
Мой приятель Харитонов не ходил тогда со мной провожать их. На следующий день, собираясь на встречу с Лениным, я упросил его пойти со мной. Говорить я начал сразу, как только вошел в комнату, а примерно через полчаса заметил на лице Ленина выражение, напоминающее скуку, и замолчал.
«То, что вы только что говорили, — заявил он, — ошибочно, полностью, чрезвычайно ошибочно. Мы не можем выступать против любой войны. Напротив, нам следует учиться различать суть каждой отдельно взятой войны. К примеру, мы восхищаемся революционными войнами французов против старой Европы, мы преклоняемся перед кампаниями Кромвеля, мы восторгаемся войной Вашингтона против Лондона.
Мы против этой конкретной войны, начатой в августе 1914 года, поскольку ее цель состоит в дальнейшем обращении в рабство пяти континентов, содействии экспорта капитала. Эта война – продолжение политики, реализуемой с 1898 по 1914 год. Любая война – инструмент политики. А данная война – инструмент в руках российского самодержца, германского кайзера, банкиров Берлина, Парижа и Лондона. Я выступаю против этих людей и именно потому надеюсь, что моя страна потерпит жестокое и сокрушительное поражение. Надеяться на это – мой долг. Вы понимаете истинное значение этой войны?»
«И в чем же оно?» — поинтересовался я.
«Оно очевидно, — отвечал он. — Один рабовладелец – Германия, – владеющий сотней рабов, ведет войну против другого рабовладельца – Англии – владеющей двумя сотнями рабов, ради «более справедливого распределения этих рабов».
«Так как же вы рассчитываете разжигать ненависть именно к этой войне, — спросил я тут же, — если вы в принципе не против всех войн? Я считал, что вы как большевик являетесь радикальным мыслителем, отвергающим какие-либо компромиссы в отношении самой идеи войны. Каждая группа в состоянии отыскать определенное оправдание той конкретной войне, которую она оправдывает. Я так вижу, что мы – молодежь – можем рассчитывать лишь на свои силы. Мы отказываемся принимать новое оправдание войны даже во имя науки».

Полицейское досье. Охранке положено знать все
Ленин слушал внимательно, склонив голову в мою сторону. Он пододвинул стул ближе ко мне, а на лице Крупской в это время, ранее сидевшей на кровати, словно безучастное привидение, расплылась широкая улыбка. Казалось, у нее внезапно проснулся интерес к происходящему, и она даже получала от этого удовольствие. Это начало раздражать меня, поскольку я воспринял ее поведение как знак настроенности против меня. В комнате воцарилась недолгая тишина. Ленин, должно быть, размышлял – а стоит ли ему продолжать дальше беседу с этим юношей или свернуть ее. Я несколько неуклюже продолжал молчать.
«Ваша решимость рассчитывать только на свои силы, — наконец вымолвил Ленин, — чрезвычайно важна. Любому человеку следует полагаться только на себя. Но ему также необходимо прислушиваться и к словам информированных людей. Я не имею представления о том, насколько радикально настроены вы, или даже я. Я, конечно же, недостаточно радикален. Да и человек не может быть радикалом в достаточной мере. Иными словами, степень своего радикализма следует сопоставлять с самой реальностью, а потому пусть дьявол и глупцы беспокоятся о чьей-то степени радикализма. Тем не менее, война не интересуется ни у меня, ни у других большевиков, ни у вас тем, принимаем ли мы ее».
Он бросил на меня внимательный взгляд, словно пытаясь прочесть мои мысли, а затем твердо произнес: «В любом случае меня поражает один момент: вы и ваши друзья хотите трансформировать весь мир, каждая пора которого смердит низостью, рабством и войной. Но вы, тем не менее, отрицаете последующее использование насилия».
«Вовсе нет, — отвечал я, чувствуя себя глубоко задетым. — Мы не отрицаем насилия, ведь это означало бы и отрицание самой революции».
«Ну, ну, — парировал Ленин, — что же в таком случае война? Что же это, если не форма насилия? Двадцатое столетие и современный империализм мобилизовали массы. Всякое восстание, всякая революция – лишь форма войны. Невозможно отделять войну от революции, а революцию от войны. Линия демаркации между ними неопределенная и блуждающая. Те, кто ожидает, что революция грянет на фоне мирной ситуации, родится из так называемых упорядоченных условий, вообще не желают ее. Революции рождаются в наиболее сложных ситуациях. Чаще всего они становятся итогом так называемых переходных ситуаций, сопряженных с наиболее острыми противоречиями. Я принимал участие в одной революции в России в 1905 году. Она представляла собой ряд столкновений, и в них принимали участие недовольные классы, группы и элементы населения. В их числе оказались и многочисленные группы, вынашивавшие самые абсурдные предрассудки, преследуя самые смутные и невероятно фантастические идеи. Были также и мелкие группки, состоящие на содержании у Японии. Были среди нас и авантюристы, а также те, кто погнался за наживой».
Я слушал с возрастающим любопытством и интересом. Минул час, возможно, даже два. Спокойно, но настойчиво, он пытался убедить меня. Время от времени он поднимал руку и указывал на меня пальцем. Он говорил медленно, как бы подыскивая слова – на немецком языке с русским акцентом. Иногда он не мог подобрать нужных ему слов, и я подсказывал ему. Он тогда едва заметно кивал головой и благодарил меня. Меня настолько заинтересовали его идеи, что я хотел было попросить его не останавливаться. И мое недоверие просто испарилось.
Этот человек, столь серьезно рассуждавший о революции, думал я, явно не принадлежал к числу контрреволюционеров. Я ощущал готовность примириться с его идеями. Испытывая внезапное стремление завязать дружбу, а также опасаясь, что его аргументы целиком соблазнят меня, я неожиданно произнес, без какой-либо явной причины: «Товарищ Ленин, дайте мне слово чести никогда не предавать идею революции — так, как другие лидеры социализма, поддерживающие войну?»
Ему пришлось собраться, прежде чем он смог понять суть моего вопроса. Харитонов, до этого не вымолвивший ни слова, расхохотался, а Крупская последовала его примеру. Их смех казался мне неуместной бестактного, а со стороны Харитонова – откровенным предательством, началом вражды между нами. Ленин при этом не смеялся. Мой вопрос удивил его, но, судя по всему, недовольства не спровоцировал.
«Недоверие, — констатировал он, — отличная черта революционера. Я всегда буду пытаться делать то, что в моих силах. Но вы тоже обязаны дать мне обещание вести себя соответственно».
«Что я должен делать?» — с горячностью поинтересовался я.
«Учиться, — ответствовал он, — прекратить говорить столь яростно и смутно. И я советую это не только вам, но и вашим приятелям. Вы всегда рассуждаете о революции в самом общем смысле. А это столь же ошибочно, как и огульные разговоры о войне. Ничто не может быть опаснее для молодежи, чем знание названий вещей при непонимании их подлинной сути. Лишь предатель или глупец способен рассуждать сегодня о революции без войны или о тотальном разоружении».
«Мы внесем коррективы в наши представления о разоружении», — ответил я, слегка потрясенный.
«После такой корректировки от них практически камня на камне не останется, — ответил он, — в противном случае, наша беседа окажется бесплодной».
Он начал рыться в ящике стола в поисках листа бумаги, добавив при этом: «В своей статье для вашего журнала я писал «угнетаемый класс, не стремящийся обучаться пользованию оружием, практическому пользованию оружием, заслуживает исключительно того отношения, которое получает. И если война сегодня создает лишь страх в душах мелкой буржуазии, формирует только отказ от использования оружия, только террор перед кровопролитием, мы, напротив, так отвечаем на эти страхи: капиталистическое общество всегда было и будет террористическим. И если наше общество не готово положить конец этому Террору, у нас нет причин для отчаяния. Требования о разоружении в современном мире – не что иное, как проявление такого отчаяния».
Он помолчал какое-то время, а затем эмоционально продолжил: «Учите и изучайте вопросы войны и революции. Вскоре грядут великие события, они просто не могут не произойти. Да, все может измениться, полностью, буквально за ночь».
Обращение как с равным – несмотря на острую критику – было для меня чем-то новым. Другие русские, несмотря на всю их терпеливость и дружелюбность, всегда сохраняли некую дистанцию. Они удовлетворялись лишь декламациями своих идей. Они никогда не говорили: иди домой, начни мыслить открыто, попытайся сам что-то понять для себя и учись. Во время общения с Лениным у меня создалось впечатление, что он рассматривал меня как важного союзника, и что мне предстояло усердно учиться, чтобы сдать реальный экзамен на революцию. Я тогда не осознавал, что Ленин серьезно разговоривал со всеми людьми, интересующимися серьезными вопросами.
«Вы считаете, — возбужденно поинтересовался я, отбросив в сторону свои теоретические размышления, — что скоро грянет революция?»
«Возможно, через два года, может быть, через 5 лет, максимум — через 10 лет».
План Ленина казался беспрецедентным в своей полноте и смелости. Он охватывал все континенты и океаны и содержал в себе все элементы будущей «тотальной» стратегии. Он заявил о собственной оппозиции всем воюющим сторонам как представитель иной силы и объявил им безжалостную войну на тотальное уничтожение. И действовал он вовсе не абстрактно, не только лишь из одного принципа. У него была сформирована четко очерченная конкретная стратегическая схема, и в соответствии с ней он и организовывал борьбу против разжигателей войны из Берлина, Парижа, Лондона и Санкт-Петербурга.
Он исходил из предпосылки о том, что всякая война отменяет давно изжившие себя конвенции, разрушает защитную раковину конкретного общества и отправляет в небытие всех, кто уже не способен приносить пользу, а также задействует глубинные мотивы и силы, существующие в обществе. Своей главной задачей он считал установление контакта с этими нарождающимися силами, сплочение их в рамках его движения и направление их действий в соответствии со степенью их развития.
Официальные стратеги воюющих держав в своих расчетах задействовали стратегию, которую можно назвать горизонтальной, а у Ленина была собственная «вертикальная» стратегия. Горизонтальная стратегия по сути основана на уже существующих вещах, на уже известных фактах. Определенное число полков, бригад или дивизий выдвигается по конкретным дорогам в конкретном направлении. Они принимают участие в определенных боевых действиях, они связаны воедино под руководством генерального штаба ради достижения общей широкой задачи данной войны.

Работа вождя
Вертикальная стратегия Ленина базировалась на могущественных силах, дремлющих в человеке. Вначале эти силы имеют лишь потенциальный характер, а актуальный обретают только в результате длительного политического процесса. Уже развитые силы должны направляться в нужное русло инженерами революции – немногочисленным, просветленным революционным меньшинством. Вертикальная стратегия основана на осторожной мобилизации этих переменчивых, все еще не до конца определившихся и все еще не поддающихся четкой классификации сил. Она должна сконцентрировать их ради достижения стоящих перед стратегией политических задач.
В военное время существования политической оппозиции возможно только в связке с революционной активностью. Ленин не планировал ни вторжения извне, ни изнутри. Каждый революционер обязан добиваться поражения собственной страны. Чтобы добиться такого поражения, недовольные своим существованием классы такой страны должны захватывать казармы, правительственные здания и другие центры концентрации сил воинствующих империалистов. Главным определяющим фактором становилось насилие, нанесение удара. Основная задача вертикальной стратегии состояла в координации всех моральных, физических, географических и тактических элементов всеобщего восстания, в объединении воедино всей ненависти, возбуждаемой империализмом на всех пяти континентах.
Ленин с потрясающей целиком подметил все эти потенциальные компоненты борьбы. Каждый день он пространно комментировал периодически публикуемые крошечные новости в малозаметных изданиях. Они, по его мнению, указывали на скрытый потенциал народного восстания. Он ежедневно писал статьи, формируя своеобразный политический дневник. Он писал потому, что тысячи людей ждали его комментариев так, словно машинистка уже топталась под его дверью. В реальности за этой дверью было лишь свинцовое и лишенное эха молчание.
Ленина всегда буквально полностью поглощала карта мира. Он обладал экстраординарным чутьем на состав социально-общественных образований, так сказать, на их конкретную политическую гравитацию. В его представлении, небольшие государства были важным элементом в процессе антиимпериалистического брожения, средством реализации его тотальной стратегии.
«Малые нации, — писал он, — несмотря не беспомощность в роли независимых факторов в борьбе против империализма, способны сыграть в ней важную роль». По этой причине, а также в соответствии с постоянно меняющимися требованиями всеобъемлющей стратегии он выступал за право народов на самоопределение. Будучи интернационалистом до мозга костей, он мог быть и явным националистом, если того требовало дело. Он выступал не только за равноправное представление ирландцев с англичанами в парламенте или за чешское и украинское представительство в австрийском и российском парламенте, но также и за право на полное отделение.
Он поддерживал колониальные восстания как революционный инструмент, считая их требованием стратегии – для того, чтобы привести их в действие одномоментно против всех антиимпериалистических сил. «В колониях и полуколониях проживает почти миллиард человек, более половины населения планеты. Движения национального освобождения в этих странах либо уже очень сильны, либо продолжают зреть и набирать силу».
Координация этих элементов и увязывание их в единое целое с революционными движениями в городах была для него важнейшей предпосылкой революции. Восстание промышленных рабочих, крестьянства и низших слоев среднего класса следовало слить воедино с чаяниями угнетаемых народов и колоний. Рано или поздно, думал он, интернациональный альянс угнетенных наций и революционного пролетариата состоится.
Рано или поздно? Да, ибо если бы Ленин не был преисполнен триумфа во время этой войны, если бы его только-только зарождавший третий фронт не оказался успешным, то победу в этой войне одержала бы одна из воюющих коалиций – Германии или Англии. Воцарился бы империалистический мир разграбления, и, как писал он 1 октября 1916 года, в итоге, двадцатью годами позже грянула бы война между Японией и Соединенными Штатами. Такая война «означала бы для Европы отступление назад на несколько десятилетий. История частенько совершает подобные гигантские отскоки».
Ленин не раскрыл мне все подробности своей грандиозной, комплексной и многогранной концепции войны в одной короткой беседе. Я посещал его часто, под предлогом получения советов по мелким вопросам, а в реальности искал любые возможности вовлечь его в полноценную беседу. Я нередко ходил с ним на встречи со швейцарскими рабочими, где он сидел в молчании, слушая с интересом людей.
Его мысли были всецело поглощены войной. Он попытался продемонстрировать ее экономические интересы, ее внутренние законы в своей книге «Империализм как высшая стадия капитализма». Каждый день он посещал библиотеку и домой возвращался со статистикой и отчетами о деятельности международных картелей. Его беспокоила необходимость вместить столь гигантский массив данных в 120 страниц – по контракту с издателями его книга не должна была превышать упомянутый объем.
Он представлял собой непривычный тип исследователя – нервничающего, словно юный студент перед экзаменом. Он также страдал от того, что ему не позволяли использовать в книге крепкие словечки, поскольку его издатель держал нейтралитет, а контракт запрещал личные нападки на «оппортунистов», как называл их Ленин. Однажды я поинтересовался, почему он трудится так нервно и в такой спешке, проводя столь много времени в библиотеке. Он ответил: «Работу, не выверенную тщательнейшим образом до последнего слова, не следует считать даже начатой».
Когда Ленин начинал обсуждать политические вопросы, у присутствующих создавалось впечатление, что он говорит с ними не как частное лицо, а как лидер некоей неизвестной державы, а дух его столь же силен, как управляемые им территории, армии и бюрократический аппарат. И это ощущение было верным – он и был неизвестным Цезарем всех тех тенденций, что в те времена работали против существовавшего мира. Он был мозговым центров внутренних перемен в организме общества, сил и стихий, высвобожденных войной, процесса переформатирования и отливки политической структуры мира по-новому. У него все подсознательные перемены находили сознательное выражение. «Лишь из перемен, проходящих на базе духа, может родиться нечто новое», — говаривал Гегель.
Эти рассуждения о Ленине – вовсе не ретроспектива. И порождены они вовсе не тем, что ему наконец-то удалось стать главой великой державы, и его российское детище – во благо или во вред – изменит мир на многие грядущие столетия. Меньше всего нас в Ленине удивляет его приход к власти. Десять – двадцать человек, регулярно общавшихся с ним по несколько раз в неделю, были абсолютно убеждены в том, что в случае революции в России ему суждено стать преемником царя.
Сам же он страдал от депрессии и ощущал, что его руки связаны. Все, что было у него – это перспектива дальнейшего расширения горизонтов. Временами, особенно в последние месяцы ссылки, ему казалось, что его круг общения становится все уже и уже, жизнь вокруг него сжимается все сильнее и сильнее…
Так много проверенных временем друзей юности, так много старых товарищей покинуло его. Вся партия большевиков на тот момент состояла лишь из немногочисленного числа приятелей, ведущих с ним переписку из Стокгольма, Лондона, Нью-Йорка и Парижа. Кроме того, он испытывал денежные затруднения и слишком много работал. В 1914 году его супруга получила наследство – 2 000 рублей. Эту сумму они растянули на два года. Ленин предпринимал попытки получить работу по составлению готовившейся к выходу из печати в России энциклопедии. В итоге, под конец своей ссылки он получил эта работу, но оплата за труды оказалась мизерной. Его ресурсы иссякали.
Но несмотря на все эти передряги, он ревел, как раненный лев, когда эмиссары царя попытались добиться в Швейцарии того, что он сам добивался в Брест-Литовске двумя годами позже, – переговоров о сепаратном мире. «Россия, — писал он, — намеревается с помощью Японии и той же самой Германии, с которой сегодня ведет войну, нанести поражение Англии в Азии, чтобы получить возможность аннексировать всю Персию, завершить передел Китая и так далее… В 1904—1905 годах Япония с помощью британцев нанесла поражение России. Сегодня она осторожно готовит победу над Англией с помощью русских… В российских правительственных кругах, среди придворных царя Николая, в среде знати и в армии существует партия германофилов».
Ленин осознавал – если российские дипломаты преуспеют в деле вытягивания этой израненной и истекающей кровью страны из войны, он лишится всех шансов на долгие годы. И теперь весь свой гнев он сконцентрировал на ярости против социалистов из самых разных стран. Любой социалист, заговоривший о мире, был предателем, мерзавцем, шарлатаном. Раньше они вели все военные дела своих правителей, говорил он, и потому теперь они займутся налаживанием мирных отношений ради собственного спасения от кровопролитной катастрофы. «Коротко говоря, — пояснял он мне, — роли распределены гениально. Правительство и военная клика развязывают войну, либералы твердят о свободе и демократии, а социалисты говорят о мире».
Скрытое, тем не менее, постоянно растущее нетерпение Ленина в этот период находило выход в его настойчивых и стимулирующих обращениях-разъяснениях, адресованных нам. Крупская в своих мемуарах жалуется на то, что муж в эти непростые дни пребывал в депрессии, и пишет: «Молодежь из Германии, Италии и других стран приезжала тогда в Цюрих, и Ильич жаждал максимально полно поделиться с ними своим революционным опытом».
Мы часто слышим слова о том, что наш разум искажает прошлое, превращая его в райскую картинку, что все видится в несколько более мягком свете. Но впечатления от наших встреч с людьми и о происходивших тогда событиях остаются свежими, что полностью гармонирует с нашей врожденной природой, формирует наши восприятия и интеллект. Все это не столько идеализация реальности, сколько наша оценка ежедневно получаемой информационной пищи.
В более поздний период ленинизм обрел статус государственной религии, что ужасало меня и отвратило от него. Революция, облаченная в ливрею лакея с портретом Ленина на пуговицах, казалась мне полным отрицанием самой жизни. Но я никогда не смогу забыть подход Ленина к вещам и его манеру рассматривать их, даже вопреки тому, что в последующем он избрал путь, полностью отличный от моего.
Уважаемые читатели, PDF-версию статьи можно скачать здесь...

Валериу МАРКУ
(1899-1942), румынский историк, писатель и поэт, автор биографии Владимира Ленина (1927), «Люди и силы нашего времени» (1930), «Восхождение к власти: жизнь и времена Макиавелли» (1930), «Изгнание евреев из Испании» (1934)

http://www.2000.ua/v-nomere/svoboda-slo … nanija.htm