Старков побежал в администрацию президента: у нас рейдерский захват!
В принципе, находясь с главным редактором в дружеских отношениях, я мог бы беспрерывно там печататься как журналист. Но я этого не делал. И не только потому, что мне такой тип журналистики не близок. У меня там была напечатана всего одна заметка. Она называлась «Узкое место». На самом деле заметка была написана для «Радио Свобода» и была прочитана в эфире, потом ее напечатало нью-йоркское «Новое русское слово», но для меня было принципиально, чтобы она появилась в заметном советском издании. Я там рассказал о своем опыте первого пересечения границы после нескольких лет, когда я был невыездным. Я летел в США. Мне предстояло выступить перед студентами-советологами в Колумбийском университете и получить довольно внушительный гонорар за несколько лет сотрудничества на «Свободе». Меня ждал Довлатов, с которым мы состояли в переписке — он обещал свести меня с авторами из числа эмигрантов, которых можно было бы напечатать в «Неделе». В шесть утра я приехал в Шереметьево на рейс, предъявил вещи на досмотр. Таможенник, судя по всему, меня ждал. Увидев в паспорте мою фамилию, он вызвал специального человека в штатском. Человек, не объясняя причин, изъял у меня всю печатную продукцию (я вез советские газеты и журналы, чтобы продемонстрировать их во время своего выступления), почитал мои заметки, предназначенные для «Свободы», и тоже отложил их в сторону, наконец, увидев конверт, на котором было написано «Сергею Довлатову от Юнны Мориц», этот конверт разорвал и, заложив ногу на ногу, долго и внимательно читал чужое письмо. Вот об этом я и написал. Мол, в стране перестройка, но таможня наша не хочет шагать в ногу с партией и правительством. Конечно, таможня тут была ни при чем, но читатели прекрасно поняли, о чем речь. Больше на границе меня никогда не трогали.

Благосостояние «Аргументов и фактов» было заложено не только и не столько в последний советский год, когда у них была достигнута рекордная подписка. Чуть позже, когда в страну пришел рынок и издержки на производство журналов и газет невероятно выросли, при посредничестве министра Полторанина газетам стали выделяться огромные кредиты. На поддержку прессы Ельцин денег не жалел. Я помню, что все решалось в кабинете Полторанина. Кабинет был в том здании, где сейчас Совет Федерации. Происходило это, как в плохом кино. Каждому входящему министр сразу наливал стакан водки (или коньяку, могу напутать). При этом не помню, чтобы предлагалась какая-либо закуска. Если ты отказывался или пил стакан в несколько приемов, Полторанин начинал к тебе относиться с подозрением, шансы на получение кредита уменьшались. Журнал «Столица» ни разу не был поддержан государственными деньгами, хотя мы и обращались. Зато миллиарды федеральных средств были отправлены в «Комсомольскую правду», «Московский комсомолец» и «Аргументы и факты». При этом все три издания были к тому моменту стопроцентными частными лавочками. В лучшем случае эти беспроцентные кредиты были возвращены в 1998 году, когда рубль сразу обесценился в несколько раз. Но это сделали те, у кого была совесть. А у кого не было, те не вернули и по сей день. Причем Старкову повезло: ему не приходилось обивать пороги полторанинского кабинета по простой причине — они оба получили квартиры в одном подъезде, и все решалось друг у друга на кухнях. Заходил в тапочках и решал. Я точно знаю, что в кредитах на «спасение» «Аргументов и фактов» редакция тогда не нуждалась абсолютно, она сама могла кого угодно спасти.

Помните, Гусинскому однажды «Газпром», когда пришла новая власть, предложил погасить кредит, выданный фактически ельцинской администрацией, а тот сделал большие глаза: «Как? Его надо возвращать?» Однако небеса над «Аргументами и фактами» разверзлись не тогда, когда понадобилось возвращать кредиты, а когда сработал часовой механизм в бомбе, которая была заложена под редакцию в момент ее акционирования.

В один прекрасный день один из сотрудников-акционеров издания вступил в конфликт с главным редактором и решил уволиться. При этом он решил продать свой пакет акций, составлявший ровно 0,3 процента от общего количества. Старкову следовало просто купить у него эти жалкие 0,3 процента и отпустить с миром. Но у них же был конфликт! И Старков распорядился: сотрудника выгнать, а акции забрать. Сотрудник оказался экономистом по образованию, к тому же нанял грамотного адвоката. Началась война, причем на свою сторону он стал перетягивать одного за другим других акционеров. Никому же не хочется прецедента: чтобы их самих позже выгнали и отняли их собственность. Сотрудник поставил фальшивую подпись на своем заявлении о согласии продать акции самому обществу, эту куплю-продажу отыграл через суд назад, после чего нашел стороннего покупателя на свой небольшой пакет. Покупатель (а это был банк, в котором у редакции был открыт счет), чтобы провести эту сделку, захотел оценить компанию, но Старков запретил выдавать соответствующие документы. Тогда заговорщики, мечтавшие продать свои ничтожные доли в компании, просто выкрали документы в бухгалтерии и предоставили покупателю. Старков побежал в администрацию президента: у нас рейдерский захват! Окружил редакцию тремя цепями ОМОНа. Потребовал от прокуратуры возбудить уголовное дело. Ну и так далее. Я сам позже через все это прошел, так что зримо представляю, как все это выглядело не на бумаге, а в реальности.

Хронология всего этого конфликта скрупулезно изложена в книге "Мир и война Владислава Старкова", которую выпустила бывшая сотрудница редакции Наталья Желнорова. Кому интересно, можете прочитать.

Итог всей этой войны известен. Когда к Старкову пришел тот самый покупатель, который первоначально положил глаз на 0,3 процента, и предложил ему продать его собственный пакет акций (весьма значительный), тот сразу согласился. Он был измучен многомесячной борьбой (в которой ничего не понимал, поэтому его постоянно обыгрывали), он разругался с половиной редакции и тяжело переживал предательство своих сотрудников. По себе знаю: единственное желание — получить деньги и уехать куда-нибудь за горизонт, чтобы никого не видеть и не слышать. Для Старкова было еще важно, что половина акционеров уже достигла с этим покупателем договоренности о продаже их долей. То есть половину его, старковской, обжитой квартиры Швондер уже забрал.

На полях замечу, что после смерти Старкова тот же самый покупатель пришел и к нам в «Центр плюс», и тоже в момент острого корпоративного конфликта, и я точно так же продал ему свою долю. Купив «Аргументы и факты», этот покупатель выселил редакцию из их здания в центре на окраину Москвы. Этот же покупатель, купив газету «Центр плюс», выселил ее на окраину, а здание забрал. Этот же покупатель, купив газету «Экстра М», выселил ее на окраину, а здание забрал. Этот же покупатель, купив газету «Труд», выселил ее на окраину, а здание забрал. (Справедливости ради замечу, что несколько месяцев назад бывший лужковский пресс-секретарь С. Цой выкупил у нового владельца «Труда» и редакцию, и здание, и снова вернул журналистов на свое место).

Или он знал свой какой-то безнадежный медицинский диагноз и на все махнул рукой? Или не хотел жить по какой-то другой причине?
Старков почему-то не стал со мной советоваться в момент, когда конфликт зарождался. Молчал и когда конфликт вошел в кульминационную фазу. Хотя я как раз к нему заезжал и обратил внимание на беспрецедентную охрану — чего раньше не было. Да я и не смог бы ему что-то грамотное посоветовать, мы были в равном положении: знали, как бороться с советской властью, но не знали законов волчьей стаи, которая после ухода Ельцина вышла на широкую дорогу. Но однажды он позвонил мне и сказал, что нужно срочно встретиться. Я предложил место рядом со своей работой — в итальянском ресторане «Роберто» на Рождественском бульваре. Старков приехал очень возбужденный. Он попросил рассказать поподробнее, как я расставался с издательским домом «Коммерсантъ». Он смутно помнил, что, подписав со мной бумаги о выкупе моей доли в журнале «Столица», «Коммерсантъ» меня поначалу кинул и денег не заплатил. Ну и теперь Старкову понадобилось узнать подробности той истории. Я сразу понял, в чем дело, и прямо спросил у него, кому он продает «Аргументы» — «Да так, одному банку». Короче говоря, выяснилось, что банкиры предложили ему некую схему оплаты его акций, и он боялся, что его надуют. И он хотел понять, что можно сделать, чтобы подстраховаться. Я просто рассказал ему, как я вытащил из «Коммерсанта» хоть что-то. А по поводу запутанных схем сказал: «Скажите банку, что схема может быть только одна: утром — деньги, вечером — стулья». Не знаю, помог ли ему наш разговор.

После его отставки мы виделись несколько раз. Обычно когда где-то смещают засидевшегося главного редактора, ему предлагают какую-нибудь почетную должность — «президента» или «шеф-редактора», или что-то в этом роде. Старков такое предложение принял. Говорят, даже продолжал ходить на редакционные летучки, но там ему откровенно хамили. Владислав Андреевич, всю жизнь называвший редакцию своей второй семьей, а себя — ее «папой», уверенный, что его и в самом деле все искренне почитают и любят, довольно быстро узнал цену этим «членам семьи». После его похорон на поминках, которые состоялись в ресторане Дома журналистов, я, когда меня попросили сказать несколько слов, не удержался и упрекнул собравшихся там бывших коллег Старкова в предательстве. Потом меня отвел в сторону один из сотрудников и сказал: «Так это же он нас предал, продав свои акции». Я ему посоветовал прочитать книгу Юрия Любимова, особенно те ее главы, где он пишет о своих актерах.

Вообще последние годы перед продажей акций были для Старкова, судя по всему, непростыми. Кризис 1998 года газету сильно подкосил. Старков просто не знал, что делать. В целях экономии он закрыл вполне рентабельные приложения, оставив безнадежные. Сократил людям зарплату, многих уволил и в то же время, чтобы поддержать своих личных друзей, испытывавших в связи с кризисом затруднения, всех их взял к себе на работу, причем на приличные оклады. По редакции ходили какие-то химики, кинокритики, строители, единственной функцией которых было быть другом Старкова. Это, естественно, раздражало тех, кто там действительно вкалывал. Появились какие-то специальные официанты, специальные повара, обслуживавшие Старкова и сидевших у него часами друзей. Подходило время подписания номера в печать, а Тамара к шефу не пускает: там светская встреча. Мне, например, эта показуха неприятно бросалась в глаза. Я к такому барству не привык. Со Старковым что-то происходило. При мне он однажды кричал на какую-то немолодую сотрудницу так, что мне боязно стало даже не за нее, а за него. Потом начались совершенно экстравагантные выходки. На Новый, 2000 год он опустошил какой-то секс-шоп и каждому сотруднику редакции прилюдно подарил по предмету оттуда. Почему-то он думал, что это ужасно всех развеселит. Но большинство не знало, куда деваться от неловкости. Однажды на юбилее газеты в Центре международной торговли я сидел за столом рядом с актрисой Э. Быстрицкой, старой-престарой. Она все время повторяла, глядя на Старкова: «Какой человек, какой человек!» Вдруг он сорвался с места, подошел к ней и стал целовать взасос. Поцелуй невероятно затянулся, возможно, он хотел этим присутствующих эпатировать, не знаю, но как только он от нее, наконец, оторвался, еле живая актриса тут же покинула зал. А Старков в это время уже целовал в губы подряд всех участников застолья, не обращая внимания на то, кто перед ним, мужчина или женщина. При этом он был совершенно трезв.

Уйдя из редакции, Старков первым делом стал транжирить полученные за акции деньги. Купил квартиры в центре Парижа и на Лазурном берегу, решил рядом со своей прежней дачей в Переделкино построить новую, причем по своему собственному проекту. Нарисовал и построил. Я там был на новоселье. Это был абсолютно круглый громадный дом, без единого угла, с большим количеством стекла, с массой бесполезных помещений. Спальню он себе соорудил на самом верху. Внутри спальни, над кроватью, была проложена прозрачная труба с крыши, чтобы, когда осенью пойдет дождь, можно было любоваться струями воды, которые вместе с осенними листьями будут стекать вниз. В спальню надо было добираться на прозрачном немецком лифте. Как только мы в него вошли, он застрял. Нас еле извлекли вручную. Короче, человек от души чудил.

Два раза в последний период его жизни я был у него в Париже. Сначала мы остановились у него на ночь с женой, когда делали пересадку, летя из Марокко. Старков был гостеприимен, хотя и грустен. Через полгода я приехал специально, прожил четыре дня. Он находился в каком-то взвинченном состоянии. Под конец мы поссорились настолько, что в ночь перед отлетом я уехал от него ночевать в гостиницу. Не поссориться было невозможно: он придирался к каждой мелочи. Я разговаривал громко на лестнице — соседи пожалуются! Отодвинул стул — останется царапина на полу! Пришел поздно — ты меня разбудил! В ресторане долго не несут заказанное — зачем ты заказал то, что так сложно готовится. Это был не человек, а один сплошной нерв. Не знаю, как с ним справлялся его водитель Борис, бывший для него в то время и нянькой, и секретарем, и поводырем.

То, что Старков болен, было видно невооруженным глазом. Он еле волочил ноги, его мучила одышка и этот ужасный трескучий кашель, который он не мог остановить. Я осторожно поинтересовался, что происходит, где он лечится вообще. Выяснилось, что нигде. Я ему говорю: вы живете за границей, тут прекрасная медицина, деньги у вас есть, займитесь собой, в конце концов. Нет, говорит, я же языков не знаю, вот приеду в Москву, лягу в ЦКБ. Я ему: какое ЦКБ, окститесь, там дилетанты, туда врачей по блату берут, они ничего не умеют, сколько там людей загубили, ложитесь во Франции или в Швейцарии, наймите переводчика, в чем проблема. Тут он мне начинает рассказывать про какую-то знахарку, которую ему, кстати, та самая Желнорова посоветовала, которая сейчас книжку написала. Он надеялся на знахарку! При этом, когда я увидел, как он питается, я просто ужаснулся. Например, на завтрак он ежедневно жарил себе жирный-прежирный кусок свинины. Да еще с картошкой. Густо намазывал на хлеб сливочное масло. Это при его-то комплекции и одышке, при больном сердце. Думаю, домашние с ним просто не справились, предоставили самому себе.

Или он знал свой какой-то безнадежный медицинский диагноз и на все махнул рукой? Или не хотел жить по какой-то другой причине? Я его не узнавал. Это был не он.

http://russlife.ru/allworld/read/starkov/