Уже несколько дней я ищу в Грузии человека, обычного обывателя, который через годы, прошедшие со времени «революции роз», пронес свою любовь к пока еще действующему президенту. Такого человека я не нахожу. В осеннем Тбилиси о Михаиле Саакашвили говорят как о короле, который вот-вот должен умереть. Кажется, вся Грузия живет в зазоре между очевидной скорой кончиной одного короля и провозглашением другого
Джип резко тормозит у китайского ресторана. В темноте краснеют бумажные фонарики. У входа кортеж, украшенный мигалками. Там же сгрудились охранники, похожие на полицейских. Они приставляют дула автоматов к голове высокого нескладного мужчины. Тот высокомерно улыбается. Из подъехавшего джипа выскакивает Лысый, несется к охранникам, размахивая руками, кричит на грузинском, разбавляя ор русским матом.
— Если он через пять минут не выйдет, мы вытащим его оттуда за жопу!
Охранники убирают автоматы. Нескладный мужчина подходит к джипу. Он молод и даже гламурен. Заливается смехом. Минуты через три охрана заботливо окружает кого-то и ведет к одной из машин кортежа с мигалками. В темноте президент Грузии Михаил Саакашвили узнается едва. На ходу приводит себя в порядок. Тройка преследователей бросается в джип и какое-то время демонстративно едет за президентским автомобилем.
— Пусть убирается из Тбилиси! — кричит из окна Лысый. У него на руке оранжевый браслет.
— Пусть дома сидит! — подхватывает другой — молодой, рыжеватый, с тяжелыми глазами.
На светофоре джип резко останавливается. Лысый выбегает на дорогу, тормозит проезжающую мимо машину, стреляет из окна сигарету. Курит, приплясывая в темноте. Выбегают остальные. Возбужденно смеются.
— У Мишки, наверное, рис в зубах застрял, — хохочет один.
— Пусть боится, пусть постоянно оглядывается, — говорит второй.
Такие акции называются «гонять Мишку». В них участвуют оппозиционеры и бывшие политзаключенные, освобожденные из тюрем в январе этого года, после того как премьер-министром стал Бидзина Иванишвили. Из троих в джипе двое — бывшие политзаключенные, а Лысый — чиновник выше среднего из министерства. Он объясняет: при китайском ресторане бордель, и они только что извлекли оттуда действующего президента Грузии, который тратил на проституток бюджетные деньги.
***
В кафе, где скатерти красны, зеркала мутны, а цены высоки, играют контрабас и скрипка. Приходит еще один «охотник за Саакашвили» — Рати Майсурадзе. Он тоже молод и моден одеждой. Рати садится за столик. Глаза у него яростные, волосы вьющиеся, лицо костистое, почти треугольное. По-русски Рати говорит с сильным акцентом, глотает окончания слов, приходится ему помогать.
— Вы преследуете президента… — начинаю я.
— Где? — нервно перебивает он.
— В кафе, ресторанах, борделях…
— Все акции кон-сти-ту-ци-он-ны-е. Никто не бил Саакашвили. Ничего плохого ему не делал. Просто люди говорят: Саакашвили и его правительство дальше не должны быть правительством. Да… До сих пор он еще решает многое. Губернаторов назначает, мэров, посольства у него в руках… Он купил боинг, который стоит двести миллионов долларов, еще он пригласил из Кореи массажистов. Так нельзя.
— А как вы узнаете, что он, например, идет в бордель?
— Тбилиси — маленький город. Всегда видно, куда он едет, — у Рати трясется рука, лежащая на красной скатерти.
— Вы на него так злитесь… — говорю я, хотя мне хочется сказать: «Вы такой злой и нервный». — Он вас как-то лично обидел?
— Я политзаключенный. Я сидел три лета в тюрьме Глдани. Я состоял в правосла… — он заклинивается
— …вном, — подсказываю я.
— …православном движении. Мы сидели в прямом эфире, дебатировали, нас прямо там арестовали.
— За что?
— Мы критиковали Саакашвили, его правительство и ЛГБТ.
— А как ЛГБТ связано с Саакашвили?
— Они берут большие деньги из Америки, Голландии и Европы, чтобы сделать Грузию неправослав…ной и недемократичес…кой страной.
— А мне казалось, что наоборот…
— Наоборот? — нервно переспрашивает Рати. — Когда ваша религия — православие, нельзя, чтобы критиковали и ругали православие.
— Вас били в тюрьме?
Вместо ответа Рати молча и долго копается в телефоне. Наконец показывает фото: его, Рати, голова лежит на ситцевой подушке, тело прикрыто казенным одеялом. Левый глаз надулся кровавой гематомой размером с помидор. Руки, заломленные в кистях, лежат рядом с головой на подушке. На фото Рати без сознания.
— Смотрите, как меня били, — говорит он. — У меня было ребро сломано, и голова тоже здесь сломана, — он дотрагивается до темени. — Красный Крест пришел в тюрьму, они меня сфотографировали.
— Когда и почему вы стали оппозиционером?
— Был такой человек — Сандро Гиргвлиани. Он пришел в ресторан, там была Салакаия, жена министра МВД Вано Мерабишвили. Сандро ей не понравился, она приказала его убить, и его убили.
— А что ей не понравилось? Он ей что-то сказал?
— Ничего. Он тоже пьяный был. Просто не понравился, и убили человека. Его отвели в лес и там били долго, он умер. Тогда мы сделали первую большую акцию, пошли к МВД и там протестовали.
— Каким был Сандро?
— Очень добрым.
Банковский сотрудник Сандро Гиргвлиани был убит 28 января 2006 года. В тот день он пришел в кафе «Шарден-бар», где уже находились высокопоставленные чиновники МВД и жена министра, Тако Салакаия. Близко знавшие его люди утверждают, что он поссорился с женой министра, обратившись к своей подруге, сидевшей с ней за одним столиком: «Ты что с б…ми тусуешься?» В тот же день тело Сандро с признаками насильственной смерти было обнаружено в одном из пригородов Тбилиси. Говорят, перед смертью Сандро изнасиловали. Также говорят, что, когда его насиловали, к его лицу подносили мобильный телефон, а на другом конце его стоны проистекали из трубки в ухо жены министра.
Мы продолжаем сидеть за столиком, слушаем живую музыку. Из рук пожилых музыкантов истекает мелодия бодрого танго. Ждем, когда «поедет Мишка», чтобы его погонять. Телефон Рати лежит на столе. Рядом его нервная рука, которая постоянно вибрирует на скатерти. В январе Рати был освобожден из Глдани, той самой тюрьмы, где были сняты кадры об изнасилованиях заключенных.
— А вдруг он сегодня не поедет тусоваться? — спрашиваю я.
— Он сейчас гуляет, — отвечает Рати. — Сейчас позвонит кто-нибудь и скажет: «Саакашвили здесь сел», и мы приедем туда. Будем кричать, что он тратит бюджетные деньги. Что он убил сотни человек, что он диктатор, отдал Абхазию и Осетию.
— А он?
— А он, как всегда, убежит с черного входа.
Этой ночью Рати не звонят. Он говорит, что президент начал бояться и прячется.
***
Симптомы политической болезни Саакашвили варьируются в зависимости от социального положения ставящего диагноз. Например, люди побогаче и с бизнесом говорят, что он отнимал частную собственность «якобы в пользу государства». Что, справившись с мелкой коррупцией на дорогах, в полиции и судах, развел коррупцию в элите. Что полицейским положили высокую зарплату, чтоб те не брали взяток, но учителя и врачи продолжали получать крохи. И что за три месяца до парламентских выборов прошлого года он оставил пожилых грузин… без зубов.
Эта президентская программа называлась «Улыбающаяся Грузия». Правительство завезло в западные регионы страны дантистов, те повыдергали пожилому населению зубы, чтобы вставить протезы. Сделали на протезы замеры, но тут на выборах победил Иванишвили. Дантистам велено было свернуть работу, и те уехали, оставив стариков без зубов, а Грузию без улыбок.
Люди попроще отсылают к симптомам врожденным и неизлечимым. Во-первых, в августе две тысячи восьмого года Саакашвили побежал, увидев что-то в небе и «опозорив весь грузинский народ». Значит, он трус и не грузин. Во-вторых, дедушка его армянин, значит, Саакашвили — вдвойне трус и не грузин.
— А иметь дедушку армянина — это то же, что быть трусом? — спрашиваю я одну из собеседниц, пожелавшую, как и «охотники» у борделя, остаться неизвестной. Та прикрывает мой диктофон рукой.
— У Саакашвили комплекс неполноценности, — говорит она. — Его здесь воспринимали не как грузина, а как армянина. Несмотря на то что тут долго была антирусская пропаганда, здесь русских любят, но с армянами у грузин совсем другие отношения. Если хочешь кого-то унизить, скажи про него: «Ты смотри, как он похож на армянина. По характеру точно армянин». Поэтому Саакашвили серьезно переживал, и в школе его за это унижали. Он всегда хотел все грузинское уничтожить, стереть национальные черты характера и многого в этом достиг.
— А это правда, что вся Грузия ненавидит Саакашвили, или это мне такие люди попадаются? — уточняю у грузинского политолога Константина Чиквиладзе.
— Да, это так, — отвечает он. — Девяносто процентов населения Грузии, если не больше, к Саакашвили относятся адекватно, как он того и заслуживает. О политике, как и о человеке, судят по делам. При нем в стране практически существовала диктатура. Просто, видимо, США посчитали, что Саакашвили и сам режим уже дошли до края и начинают дискредитировать Штаты. Тут и появился Иванишвили со своими кадрами об изнасилованиях в тюрьме. Это все поставленный спектакль. Режиссер Америка, все остальные — исполнители.
— А в России есть версия, что Иванишвили — ставленник Кремля, — говорю я.
— Это смешно. Откуда такие выводы? — спрашивает Константин. — Я был бы очень рад, будь это так, но, к сожалению, Россия в отношении Грузии спала беспробудным сном, и сон ее длился довольно долго.
***
За окном медленно плывет предгорный пейзаж. Покатые холмы с обнаженной, не затянутой лесами породой отделяют городскую Грузию от Грузии горной. Мы едем в темном джипе с мигалкой. Ее красно-синие переливы и матерные выкрики водителя отгоняют от нас машины, идущие в том же направлении. В сине-красном коконе дорожной неприкосновенности мы движемся быстро, чтобы до ночи успеть в Сванетию.
Смуглое крепкое запястье водителя стянуто золотым браслетом, на котором выбиты слова молитвы. Он крупный чиновник. Рядом с ним Лысый, гонявший накануне Саакашвили. Джип, в котором мы едем, еще совсем недавно принадлежал министру экономики Веронике Кобалия. Бежав с поста, она побросала личные вещи в машине. Мы слушаем принадлежавшие ей диски. Чиновник-водитель делает несколько насмешливых замечаний о внешности бывшей хозяйки джипа. Лысый его поддерживает с еще большей насмешкой. Сходятся они на задней части тела министра, и оба подтверждают, что с жопой у той все было в порядке.
Скоро в невысоких обрывах, скрытых макушками деревьев, начинают журчать мелководные холодные реки, горы вырастают и темнеют, их снежные верхушки задевают толстые облака, а у подножий поблескивает кремень. Льющийся сверху свет распределяется неравномерно, набрасывает глубокие тени на густые горы, высвечивает до белесости деревья, растущие у обочин, и бережно подглаживает сочную траву в низинах, превращая сами низины в теплые круги и квадраты, у границ которых разбросаны крыши домиков и верхушки садов.
— Это еще что, — говорит водитель. — А вот заедем через несколько часов в Сванетию, и там начнется красота.
Они оба очень хотят, чтобы в Грузию из России приезжали туристы. Они думают, что я напишу репортаж о красотах Сванетии. Они не знают, что я их подслушиваю и записываю. Лысый крестится на встреченные по дороге церкви. Он рассказывает о сотнях видеозаписей, сделанных при Саакашвили (компромате на ведущих оппозиционеров страны), которые только сейчас «вышли наружу». Главным героем пары записей является он сам.
— Потом людей шантажировали этими записями, чтобы они говорили в публичном пространстве то, что выгодно режиму. Я пытался смотреть некоторые, но не выдержал и закрыл компьютер.
— А я могу посмотреть эти записи, раз они у тебя есть? — спрашиваю я.
— Нет, — отрезает он.
— А ты можешь назвать имена людей, которых насиловали в тюрьмах? Все говорят, что в Глдани насиловали заключенных, но обвинения никому не предъявлены, потому что никто из жертв не признается.
— Если б я даже знал, то никогда не сказал бы.
Я снова прошу показать мне записи, и Лысый снова отказывает, хотя водитель-чиновник настроен не столь категорично и не против моего с ними знакомства. Возможно, потому что его самого ни на одной из этих записей нет. Лысый испепеляет его взглядом.
Остаток пути проходит в угрюмом молчании. Ночная дорога в Сванетию кружится серпантином. Чиновник-водитель боится — в каком-нибудь туннеле начнется камнепад, нас засыплет, как бывало тут не раз. Выключив мигалку, он проносится по туннелям и радуется каждый раз, когда в его конце брезжит ночной свет.
На втором этаже ресторана, оформленного под коттеджный домик, нас ждет министр, ведомству которого принадлежат оба чиновника. За небольшим столом собрались его семья и приближенные. Ужинают. Еда — грузинская национальная. Лысый негромко представляет мне сидящих.
— Бывший политзаключенный, сейчас заместитель… Еще бывший политзаключенный…
— А почему бывшие политзаключенные заняли должности при правительстве? — шепотом спрашиваю я. — Они достаточно для этого профессиональны?
— Они это заслужили, — отвечает он. Я слышу, как ему говорят: «Сегодня ты будешь спать на кровати Саакашвили».
— Я восемь лет ждал этого дня, — с ненавистью отвечает он.
— Но вы же боролись против расхода бюджетных денег, — шепотом говорю я. — Вы говорили, что Саакашвили роскошествует. А теперь ты собираешься спать в его кровати. Ты не боишься, что вы станете такими же?
— Это брошенная резиденция, — поворачивается ко мне жена министра, услышавшая мои слова. — Саакашвили бросил три резиденции, и одна из них здесь, в Местии.
Утро показывает окружающий пейзаж. Однообразные, новоотстроенные коттеджные домики липнут друг к другу. По улицам ходят туристы с рюкзаками. Попав сюда и не зная, что это Грузия, можно подумать, что находишься в каком-нибудь курортном городке Европы. Национальные черты в пределах Местии стерты, только под мостами журчат мелкие реки, краснеют маки, а выше, на горах, виднеются родовые башни, сложенные из некрупных речных камней.
***
Тбилиси, офис Наны Какабадзе. Стены над лестницей, ведущей на второй этаж, украшены крупными цветными фотографиями. На них грузинская полиция в шлемах и противогазах распыляет слезоточивый газ. На одном фото, раскинув руки, на земле лежит мужчина в дорогом черном пальто и в белой рубашке. Его окружают полицейские ботинки. На другом — седые разбитые головы и руки, поднятые против дубинок.
По лестнице спускается пожилой мужчина с бородой. Это бывший министр связи Олег Кешелава.
— Есть такой анекдот, — говорит он, останавливаясь на ступени перед одним из фото. — Министр МВД Армении звонит министру МВД Грузии после митинга седьмого ноября (7 ноября 2007 года у здания грузинского парламента собралось около двухсот митингующих, против которых были брошены подразделения спецназа, применившие слезоточивый газ и водометы. — «РР»). «Господин Вано, а эти в черных формах спецназовцы были американцами?» — спрашивает армянский министр грузинского. «А какое отношение американцы имеют к нашему спецназу?» — вопросом на вопрос отвечает Вано. «Так они же на Микки-Маусов похожи!» — объясняет армянский министр, — Кешелава смеется.
Из носов спецназовцев торчат двойные фильтры противогаза, действительно делая их похожими на черных мышей.
— А Саакашвили крыса, — добавляет Кешелава.
Нана Какабадзе — руководитель неправительственной организации «Бывшие политзаключенные — за права человека», правозащитница. Сами политзаключенные называют ее «биг-мамой». Нана полная, у нее черные вьющиеся волосы, собранные на затылке, и тонкие черты лица. На груди подвеска с эмалевой Богородицей и маленький крестик. Неожиданно тонкое запястье стиснуто обычным для Грузии браслетом с молитвой. Нана — бывшая диссидентка, сидела еще в советской тюрьме.
— Почему никто не может назвать имена заключенных, изнасилованных в тюрьмах? — спрашиваю я.
— Вы не из Грузии, — отвечает она. — У вас в стране другие обычаи. Даже если я буду знать конкретные имена и фамилии, я никогда этого никому не скажу. Я просто знаю, что в случае огласки эти люди покончат жизнь самоубийством. Поэтому правозащитники молчат.
— Это правда, что некоторые политзаключенные, выйдя на свободу, уже получили должности в правительстве?
— Это ложь. Этим людям до сих пор даже не сняли судимость.
— Почему же новая власть этого не сделала?
— Если хотите мое мнение, Запад этого не хочет, потому что там, на Западе, в 2003 году было сказано, что произошла «революция роз», была свергнута предыдущая власть, которая не была демократичной, и пришла власть демократичная, хотя на самом деле все было наоборот. Да, Шеварднадзе не ангел, но пресса была свободной, и даже суды начинали становиться независимыми. Единственное, что было проблемой, — это коррупция, она не давала развивать страну. Наша организация выступала против «революции роз». Но революция произошла. После этого начались изнасилования в тюрьмах.
— А как это связано?
— Это очень долгая история, но так было. Даже старые тюремные кадры не представляли, что такое можно с людьми делать, и их всех освободили от должностей. Мне трудно в деталях рассказывать вам, что они делали в тюрьмах, как уничтожали людей физически и морально. После революции арестовали главу контрольной палаты Сулхана Молашвили. И когда я вошла в тюрьму и увидела, как его пытали… — ее глаза слезятся. — Ко мне пришла одна женщина, ее сын сидел в КПЗ вместе с Сулханом, она сказала, что ее сына пытали вместе с ним. Я зашла в тюрьму и спросила Сулхана, он сказал: «Это ложь, никаких пыток тут не было». Я снова вызвала эту женщину. «Нет, — говорит, — пытали, и мой сын слышал, как Сулхан орал». Я снова зашла в тюрьму и сказала ему: все детали твоих пыток знаю, не расскажешь — устрою пресс-конференцию и все расскажу. Он поднял майку и сказал, что у меня только минута, чтобы снять раны на телефон, потому что сейчас посмотрят в глазок. Я сказала, что скрывать то, что я сейчас увидела, само по себе преступление. Он умолял, чтобы семья не узнала. И я пообещала рассказать так, чтобы семья не попадала в обморок. «Они тебя до суда не доведут, — сказала я, — и единственное твое спасение — рассказать все журналистам».
— Но, насколько я понимаю, обнародованные вами тогда кадры не вызвали никакой реакции, в отличие от кадров, вынесенных из Глдани в прошлом году.
— Да. Знаете почему? Тогда была эйфория — во власть наконец пришли люди, которые хотят устроить в Грузии рай. И все ждали рая от Саакашвили и Жвании. Но сейчас, когда прошло девять лет, никакой эйфории уже нет.
— И что было дальше с Сулханом Молашвили?
— Его перевели в подвал при МВД, где держали несколько дней без окон, электричества и туалета. Когда я туда вошла и он увидел свет, он упал в обморок. Он сейчас не в Грузии, он покинул страну и подал в Страсбургский суд. Но его попросили забрать дело.
— Чтобы не порочить грузинскую демократию в лице Саакашвили?
— Да, естественно. У Саакашвили и «Единого национального движения» везде есть лоббисты.
— Политзаключенные называют вас мамой. А они, ваши дети, какие?
— Они разные, и далеко не все ангелы. Но самое главное — это то, что они правильно мыслят. Потому что бороться против той системы, которая существовала… Это сейчас унизительно — бороться против власти Иванишвили: она слаба.
— А Саакашвили был силен?
— Он был безжалостным. И трусливым. На войне «ласточку» увидел — побежал. Вам это было смешно, а для нас это был крах Грузии. Для меня лично и для всех крах — не то, что мы проиграли эту войну, в войне всегда так: ты либо проигрываешь, либо выигрываешь, но его бегство тогда — это унижение достоинства каждого грузина.
— А почему вы говорите, что власть Иванишвили слаба?
— Иванишвили такую слабость сейчас проявляет против националов («Единого национального движения», партии Михаила Саакашвили. — «РР»), что это не говорит о его силе. Он не применяет силу там, где нужно ее применить. Естественно, демократия не для слабых. Саакашвили — гений пиара. Он сумел обмануть весь мир — показать, что у нас тут демократия. Но если отвечать на вопрос: «Кто такой политзаключенный?», то все двадцать пять тысяч, сидевших официально, — они все тогда политзаключенные. Потому что у нас был такой режим при Саакашвили — нулевая толерантность. Сейчас в тюрьме сидит мальчик, который якобы украл в селе крышку от кастрюли. Ему еще одиннадцать лет после амнистии сидеть. Это, по-вашему, не политзаключенный?