Записки из кавказской тюрьмы

Эпизод третий: в ожидании «масок»

«Записки из кавказской тюрьмы» – это личная история не только о том, что из себя представляет тюрьма изнутри, и особенно на Кавказе, это попытка человека, который никогда не принадлежал криминальному миру и не принадлежит, понять, как он устроен и как в нем выжить. Дневниковые записи человека, который в данный момент отбывает срок в тюрьме на Северном Кавказе.

Али Саидов поделиться:

3 июня 2013

Только в два часа ночи все понемногу успокоились. В каждой секции назначили дежурного, который не будет спать и, чуть что, сразу поднимет всех. Через два часа его должен сменить другой.

Все боялись приезда масок. Им даже повод не всегда нужен, чтобы приехать и окружить наш лагерь кольцом спецназа. А тут был повод, еще какой. По плану маски приезжают в наш лагерь примерно раз в три месяца. За вахтой у нас есть отдельная площадка, вот туда они выводят нас всех и начинают шмон: в бараках, в мечети, в столовой – везде. На зону загоняют огромный самосвал «КрАЗ». Обратно он уезжает забитый до отказа одеялами, шмотками, посудой – всем, что не разрешено, не соответствует уставу и лежит не так и не там. Менты бывают счастливы, последний их улов – сорок три телефона в шестом бараке.

После того, как самосвал уезжает с территории зоны, нас начинают пропускать по одному, обыскивая каждого. Тут же изымают запретное – те же телефоны, симки, деньги, одежду, если ее выдали не на зоне и она не черного цвета.

Когда я только попал сюда, мне, пока я находился на карантине, принесли грязно-черную робу. Я не хотел ее надевать, но другой не было. Она была сшита из какой-то расползающейся ткани, как мне сказали, зеками с другой зоны. Пуговицы болтались на нитках и отваливались на ходу, а дырки для пуговиц были даже не пробиты. Штаны - короткие, узкие. Выйдя с карантина, я увидел, что мои новые семейники носят совсем другую форму – добротную, с множеством карманов на штанах и на куртках. Я сразу же спросил их, где они такую взяли, попросил совета: мне тут заказать новую или купить на воле и затянуть сюда. Они посоветовали: пускай родственники купят в магазине черную форму для охранников. Только надо будет на нее потом нашить бирку установленного образца – с указанием фамилии, имени, отчества и номера отряда. Я позвонил брату, попросил его съездить в магазин, посмотреть мне форму. Он сразу поехал. Через час звонок: «Нашел! Очень красивая! Цвета хаки…» Пришлось заказывать форму на промке. Пока ее сшили, хозовская окончательно расползлась. Теперь хожу в добротной черной, сшитой местными зеками. Она теплая, но от сырого, промозглого воздуха зимой не спасает. Приходится под робу натягивать свитер, а под штанами носить, простите, кальсоны.

У меня есть привычка: что бы ни случилось сегодня и что бы ни ждало меня завтра, я засыпаю легко и быстро. Завтра будет завтра. От тебя ничего не зависит, поэтому о них лучше подумать завтра – знаменитый принцип Скарлетт О’Хары. Мне нравится эта книга – «Унесенные ветром». Недавно мне сюда передали продолжение «Скарлетт» Александры Рипли. Я прочел и понял, что не надо другим авторам писать продолжение к чужим книгам.

Когда меня забирали из дома и везли в районное отделение милиции, я захватил с собой две книги – какой-то шведский детектив и Дона Уинслоу про серфингистов. Я их прочитал за два дня и попросил брата принести мне еще. Он зашел в какой-то районный магазин и купил все, что нашел: Рипли и какого-то краснодарского писателя, который писал о колхозе. Его я даже начать не смог. А Рипли прочел. Но если б было что-то другое, не стал бы читать.

Я и просыпаюсь так же легко, как и засыпаю. Но тем, кто знал, что они уже попали под раздачу, не спалось. Они ерзали, ворочались на своих шконках. В этот вечер для них спокойная лагерная жизнь закончилась. Их срок не изменится, никто не начнет раскручивать их уголовное дело заново, они выйдут на волю в назначенное для них время, но завтра же они могут попасть под молотки или на кичу. Неизвестность страшит.

Бывшего зека вычислить легко – по землистому оттенку кожи, неспокойному взгляду, непонятной тщательности в одежде и своеобразной манере изъясняться

Так-то в обычные дни страхом тут и не пахнет – все, что с тобой могло случиться, уже случилось.

Я все пытаюсь описать наш лагерь, вхожу в какие-то подробности. Тут, в тюрьме, все перебивают ее собственные запахи – вонь сортира, разносящаяся по баракам, когда в них нет воды. А воды тут не бывает часто. Отвратительная смесь сырости, пота, несвежих продуктов. Непроходящая вонь окурков, иногда с легкими оттенками густого запаха анаши. Ее курят тут рядом – в общезоновской секции, где живет положенец. Смрад мусорки, его приносит из-за мечети постоянно дующий ветер.

Все эти запахи впитываются в нас, и мы начинаем пахнуть по-зековски, не важно, что через день ходим в баню, стираемся раз в неделю, регулярно меняем носки и чистим зубы по пять раз в день. Этот запах неистребим.

Бывшего зека вычислить легко – по землистому оттенку кожи, неспокойному взгляду, непонятной тщательности в одежде и своеобразной манере изъясняться. К вам пристанут и другие тюремные привычки, например, пить чай с карамельками, слабость к чифирю. Вдруг среди людей вы можете, не отдавая себе отчета, присесть на корточки, сплюнуть на землю. Конечно, есть зеки, которые живут только по понятиям, для них тюрьма – почти обязательное для уважающего себя вора жизненное обстоятельство. Тут налаживаются новые контакты, планируются новые операции, подготавливаются мальцы – пехота воровского мира, часть из них так и сгниет по тюрьмам, лишь единицы поднимутся до звания – вор в законе.

Я засыпаю. Мне снится сон, который я уже видел не раз – отголоски того потрясения, того толчка, который перевернул тихую, спокойную жизнь нашей семьи. С тех пор ни один из нас уже не чувствовал себя в безопасности – защищенным от воров, от ментов, от бандитов. Что-то случилось, и наша семья попала под прицел, и двое ее членов – один за другим – были наказаны по очереди: рублем, жизнью, свободой, правом распоряжаться собой, не важно – виноват ты был или нет. И то, что со мной сейчас происходит, это продолжение того сна, воспоминание о том, что было.

Мне снилась племянница Ася. Ей снова пять лет. Она стоит, привалившись спиной к своей матери – жене моего брата, а та сидит на табуретке в кухне моего дома. Во сне ее глаза – с загнутой решеткой ресниц – не отрываясь смотрят на меня, из них капают крупные слезы. Она не моргает, слезы просто капают из ее глаз. Наконец вернулся мой брат. Мой брат, которого мы искали почти семьсот дней, и на семисотый он вернулся из плена.

– Ася, не плачь, – повторяю во сне я и во сне же чувствую, как судорога схватывает мое горло – все как тогда. – Твой папа вернулся. Иди в комнату. Он там тебя ждет.

Звуки сирены вырывают меня из сна. Обвожу глазами барак. Все спокойно, как будто вчерашнего не было.

Зеки собираются на плацу небольшими группками, ходят вдоль него, разбившись по двое и по трое. Переговариваются. Дымят сигаретами. Звучит нервный смех.

– Маски будут сегодня? – спрашивает один другого.

– Дорожники пока молчат…

Со всех сторон летят шепотки: «Маски…»

Завтрак. Все напрягаются еще больше. Прячут на тарки и в каптерки все, даже мелочи. После завтрака приходят «братья» из других бараков.

– Что будет? – притихшими голосами спрашивают они.

– Аллах знает, что будет. Что будет, то и будет. Подождем, – отвечают им.

Я – человек читающий, тут в тюрьме работаю библиотекарем. Я на книги – всеядный, преклоняюсь перед людьми, которые умеют писать, тем более подбирать рифму. Может, я недооценивал Магомеда, думаю я. Может, зря считал дешевым и пустым болтуном

И тут, как ни в чем ни бывало, как будто драка не началась из-за него и теперь нам всем не грозит приезд масок, забегает ко мне Магомед и, блестя из-под кустистых бровей своими поросячьими глазками, поводя носиком-рыльцем в стороны, так сладко мне говорит:

– Али, а ты знаешь, я стихи сочинил.

Я чуть не присел. Я – человек читающий, тут в тюрьме работаю библиотекарем. Я на книги – всеядный, преклоняюсь перед людьми, которые умеют писать, тем более подбирать рифму. Может, я недооценивал Магомеда, думаю я. Может, зря считал дешевым и пустым болтуном.

– Я две недели над ними думал, – довольно говорит Магомед. – Только вчера последнюю строчку написал. Эти стихи я посвятил своей жене, она столько времени меня ждет. Как я ее люблю.

К нам подошли послушать еще двое – Махмуд и Абдулла.

– Мы тоже хотим послушать, – говорят они. – Рассказывай свой стих.

Коротко хохотнув и смущенно отставив назад ножку, Магомед начинает:

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: «Повезло».

– Стоп-стоп-стоп! – закричал я. – Это же не твои стихи!

– Как не мои?! – возмущенно захрюкал Магомед. – Клянусь Аллахом мои, столько я над ними думал! Столько времени на них потратил!

– Это стихи Симонова! – сказал я.

– Какого на хер Симонова?! В каком бараке он сидит? Он у меня списал. Я сейчас найду его и ушатаю!

– Магомед… – сказал я. – Он написал их еще в сороковые, во время войны.

– Не может быть! Ты меня специально на…ешь!

– Абдулла, а ну-ка, возьми его текст, – попросил я. – А я тебе сейчас наизусть расскажу, что там написано. Давай сравним.

– Не может быть! – завопил Магомед, когда я закончил. – Клянусь, я сам их придумал! А ты какого-то несуществующего Симонова специально приплел. Ты вечно строишь из себя самого умного, не даешь мне спокойной жизни!

– А ты, Магомед, в интернет зайди, в «Яндексе» посмотри, все про Симонова узнаешь…

И вдруг по лагерю пробежало: «Маски! Маски приехали!»

http://rusrep.ru/article/2013/06/03/jail

Мне снилось лето и то, что однажды случилось с моим братом. Это произошло в семьдесят седьмом году, когда мы были еще детьми. Но потом произошедшее возвращалось ко мне во снах, и, может быть, эти повторяющиеся сны, и тот ужас, который я переживал ночами снова и снова, привели к тому, что несчастье случилось с моим братом во второй раз, когда мы уже были взрослыми.

Родители отвезли нас с братьями в село на каникулы, а сами вернулись в город по срочным делам, оставив нас под присмотром не очень строгой тети. Мне было тринадцать, братьям-близнецам – одиннадцать.

В селе отец строил дом. Мы жили не в селе, в городе, но у нас так: каждый выходец из села считает своим долгом построить дом. Даже если он будет приезжать в него всего на пару дней раз в год, но дом в родном селе должен быть. Но вместо того, чтобы сразу построить большой прочный дом, обычно сначала строят дом на пару комнат с подвалом, потом оказывается, что места в нем для всех нет, готовить негде, туалет – чуть больше ласточкиного гнезда над бездной. Дом начинают переделывать – пристраивать к нему то комнату, то этаж. В результате дом выходит уродом с большим количеством ненужных, пустующих комнат. Многие из них не отапливаются – в доме всего одна печь, встроенная в стенку между кухней и жилой комнатой. Тут домочадцы и проводят больше всего времени и летом, и зимой. А сам дом лепится на скальное основание горы – это у нас называется «фундаментом». Я это к чему говорю, пока не дороешь землю до скалы, закладывать стены дома нельзя.

В нашем доме уже был готов первый этаж, и папа делал к нему пристройку. Наш дом стоял на склоне горы, фасадом глядя в пропасть перед горой. На обнаженном участке скалы уже была выстроена опорная внешняя стена, а между ней и самим домом росла огромная куча земли. На ее месте собирались строить новую комнату. Но сначала землю надо было расчистить. Строители подрыли ее снизу, они хотели расшатать основание этой земляной горы, чтобы потом она сама рухнула и было бы легче ее вывозить. Когда строители ушли на обед, мы с братьями рванули к этой куче и схватили оставленные лопаты.

Мы уже минут двадцать рыли землю, выгребая из-под горы небольшие комки земли, как вдруг над головой что-то зашелестело, послышался треск. Мы с Арсеном успели отскочить. Но Арслан – он работал посередине, между нами – исчез под завалом. Мы с Арсеном, даже не переглянувшись, одновременно кинулись на эту кучу земли – и рыли, и рвали ее руками, отбрасывали за себя и в стороны. Я первым увидел руку. Я схватился за нее и потянул.

– Осторожно, руку больно! – раздалось глухо из-под земли.

Арсен ткнулся пальцами в плечо Арслана и ухватился за него. Мы тянули и тянули, не желая слышать его крики. Нам казалось, что жизнь его зависит от того, как скоро мы его вытащим.

Он привстал – бледный, белый весь и измазанный землей. Голубые глаза смотрели мутно. Он не смог стоять и упал, потому что подвернул ногу, когда уходил в землю. Мы подхватили его под руки и повели в дом. Через час его нога сильно распухла.

Собрались родственники на семейный консилиум. Осмотрев больную ногу и неодобрительно поцокав, дядя Абдул проговорил:

– Я знаю самое лучшее лечение – надо отпустить кровь.

Мы с братьями, воспитанные на коммунистической идеологии и знавшие о кровопускании только из старых книг, были в шоке. Мало того что у Арслана нога распухла, они хотят у него еще и кровь выпустить! Да еще и какой-то мулла!

– Тут в соседнем селении есть один мулла, он очень хорошо делает кровопускание, – поддержала его тетя Марьян.

Я даже подскочил:

– А что, в селе нет ни одного врача?

– Есть один, но он не совсем врач, скорее, ветеринар…

Мы с братьями, воспитанные на коммунистической идеологии и знавшие о кровопускании только из старых книг, были в шоке. Мало того что у Арслана нога распухла, они хотят у него еще и кровь выпустить! Да еще и какой-то мулла! Никаких мулл мы в жизни не видели и видеть не хотели. От религии мы были очень далеки. Дома нам вообще запрещали упоминать имя Аллаха без особой причины.

– Завтра мы едем в город, там его вылечат! – сказал я.

– Али, мы знаем что делаем, – заспорил дядя Абдул. – Старая медицина всегда помогала!

– Он ногу ушиб! При чем тут кровопускание? Я старший брат, и я решаю. Едем утром домой.

Дядя Али, по своему характеру тихий и уживчивый человек, умолк.

Не помню, как нас ругали за это приключение, помню только, как один из наших родственников, приехавший к нам по этому случаю, мял и вертел ногу кричащего от боли Арслана со словами:

– Вообще-то, я не ортопед, я просто окулист, но что с ногой, разобраться смогу.

Много лет спустя брата похитили, и на протяжении семисот дней мучительного ожидания, прошедших с момента его исчезновения, мне время от времени казалось, что это тогда летом его засыпало землей, он исчез и больше ничего не было. Что это растянувшееся в вечность повторение того мгновенного кошмара.

В лагере кровопускание пользуется особой популярностью? Тут каждый второй мнит себя великим врачом. Согласно старым книгам, для кровопускания достаточно сделать небольшой надрез на ноге или руке и через него выпустить определенное количество крови. Но тут, в лагере, кровопускание, или, как его называют, «хиджама» – целая наука и морока. Если болит голова, кровь отпускают из определенных точек на лбу и затылке, если болит печень… Вернее, ты сам думаешь, что это именно печень у тебя болит, кровопускание тебе делают на уровне желудка.

В первое время я удивлялся, видя странных зеков с круглыми синяками на самых неожиданных местах – на лбу, на выбритой чисто голове, на груди, на животе. Потом увидел, как тут проводят эту процедуру. И поверьте, мне одного раза хватило, чтобы больше не хотеть видеть ее никогда.

Сначала на место, предназначенное для кровопускания, ставятся обычные банки. Стеклянные в тюрьму затянуть очень тяжело, и «ноги» стоят достаточно дорого, начальство знает, зачем они тут нужны – и поэтому на кровопускание постоянная очередь. Сняв банки, лезвием от одноразового бритвенного станка Bic делается множество мелких надрезов. На это место вновь ставится банка. Она понемногу заполняется кровью. И вот когда доморощенный доктор решит, что крови выпущено достаточно, или когда сам пациент от одного вида крови или просто с непривычки упадет в обморок, что случается часто, доктор, прошептав обязательное короткое «Бисмиллях», снимет банки.

Кто-то говорит, что это помогает, а кто-то – что нет. Один зек уверял, что после трех кровопусканий у него сделалась изумительная память.

Из потока не особо связных мыслей меня выводит Конан.

– Али, мы ждем перекида. Пойдешь с нами?

– Я-то пойду, но я сколько лет не бегал! Будет от меня толк?

– Видимость толпы создашь – уже толк.

Под свист и улюлюканье мужиков контролеры гонятся за зеком, а тот перебирается на запретку, хватает бондяк и бежит обратно. Если контролеры подбираются к нему слишком близко, он перебрасывает бондяк другому зеку. Вообще, раньше было принято или положено так: зек поймал, значит, перекид его.

Наш лагерь – это вытянутый прямоугольник, огражденный бетонной стеной с колючей проволокой, трехметровой зоной для обхода охраны и шестиметровой запретной зоной – «запреткой», распаханной так, что при случае на ней будут видны отпечатки обуви тех, кто посмел вступить на нее. Снаружи зоны – за забором – еще одно ограждение, вдоль которого уже ходят другие охранники с собаками. Их задача – не допустить во внешнюю запретку гражданских лиц. Довольно часто, чуть ли не ежедневно, в лагере происходят «перекиды».

Перекид – слово, говорящее само за себя. Туда, где есть какая-то возможность: крыша частного дома, находящаяся достаточно близко к зоне, площадка, с которой легко скрыться, в условленное время подходит друг или родственник заключенного и перебрасывает через забор «запрет». Это может быть телефон, завернутый в губку и привязанный к пластиковой бутылке, водка или спирт в такой же пластиковой бутылке, легкие наркотики – «таблетки-лирики», анаша, «насвай» (что-то типа жевательного табака с одурманивающим эффектом). Все то, что не разрешено заключенному на зоне.

Говорят, что когда запрет перелетает через основное ограждение зоны, специальные акустические датчики реагируют и подают сигнал, на который сразу реагируют и контролеры. Хорошо, если перекид упадет на территорию зоны – тогда зек успевает схватить «бондяк» и скрыться в бараке. Но если он попал на запретку, начнется погоня. Под свист и улюлюканье мужиков контролеры гонятся за зеком, а тот перебирается на запретку, хватает бондяк и бежит обратно. Если контролеры подбираются к нему слишком близко, он перебрасывает бондяк другому зеку. Вообще, раньше было принято или положено так: зек поймал, значит, перекид его. В таком случае менты его не преследовали и не пытались перекид отобрать. Но если же менты ловили перекид – он, естественно, уходил на вахту, и дальше судьба его была покрыта мраком. Некоторые контролеры потом продавали отработанный хабар – коньяк по дешевке, телефон за четверть цены. А сейчас уже никакие тюремные законы не действуют. Положенец, вечно укуренный, делает одну уступку за другой. Сейчас даже если зек поймал перекид, контролер все равно может наброситься на него и отнять добычу.

На зоне у нас сидят несколько человек, попавших сюда именно за перекид. Одного достаточно взрослого человека попросили привезти к зоне пакет и просто передать его в условленном месте. В декабре позапрошлого года подъехал к колонии и бесплодно кружил около нее на своей «Приоре» в ожидании получателя пакета, пока не был схвачен набежавшими оперативниками, которые, как потом говорили, прослушивали все его переговоры с зоной. В пакете оказались наркотики, ему дали четыре года.

В этот раз ловить перекид мы собрались за девятым бараком на пустыре, поближе к забору. После множества звонков и согласований Конан сказал:

– Приготовьтесь.

Раздался свист сирены, за ним под улюлюканье и свист зеков, побросав дубинки и роняя фирменные кепки, неуклюже покатились контролеры. В нашу сторону полетело два небольших бондяка. Один оказался в руках Заура. К нему тяжело и натужно дыша подбежал контролер Муса. Заур размахнулся и перекинул добычу мне. Я сразу побежал к локалке. Вбежав в нее, я перебросил бондяк Конану, который был уже у спасительных дверей, ведущих в барак.

Другой перекид упал на запретку. За ним сразу полез «обиженный» Абдул с достаточно громкой для его статуса кличкой – Волк. Схватив бондяк, он махом перелетел обратно в зону и побежал от контролеров. Но гнаться за ним или трогать его никто из контролеров не стал бы – это не по понятиям. Я в другой раз объясню, кто такие «обиженные» и почему их нельзя трогать.

Добычей Конана стал новый телефон Samsung Galaxy 3 с зарядкой к нему, который он пустил в перепродажу, и второй телефон попроще – Nokia – его он оставил себе.

Вообще, телефон – это особая и очень важная часть жизни зека на зоне. Телефон – это и связь с волей, с близкими и родными, это и возможность выходить в социальные сети – «Одноклассники», WhatsApp, это и постоянная охота за новыми знакомствами.

Я никогда не мог понять, почему девушек и женщин так привлекают заключенные. Есть зеки, которые живут тем, что находят новых и новых жертв среди женщин, выманивают у них деньги, вещи, напуская на себя пуху и рассказывая о своих злоключениях самые невероятные истории.

Я никогда не мог понять, почему девушек и женщин так привлекают заключенные. Есть зеки, которые живут тем, что находят новых и новых жертв среди женщин, выманивают у них деньги, вещи, напуская на себя пуху и рассказывая о своих злоключениях самые невероятные истории. Всеми правдами и неправдами зекам удается даже уговорить таких женщин на длительные свидания. Хотя официально длительное свидание разрешено только раз в три месяца и только с женой или близкими родственниками. Но существуют достаточно понятные способы это ограничение обойти.

– Посмотри, какую кадру я в Москве нашел. Она ждет меня, хочет мне машину купить. Посмотри, какой у нее мощный зад! Эх, зажгу я с ней!

– А я у своей четыре штуки отхватил, только я успел сказать ей, что мне деньги нужны – она сразу скинула. Вот дура!

Другая группа заключенных – это погрязшие в любовных делах и интригах.

– Ты меня еще любишь? Ты меня ждешь?

Через минуту:

– Ах ты, сука, ты у меня до…ешься! Подожди, я выйду, раз…бу тебя!

И опять:

– Любимая, как ты?

И вновь:

– Не звони мне никогда больше, бл…дь!

Это может продолжаться часами. Мне не понять, что заставляет собеседниц все это выслушивать и не послать беззубого и зачуханного зека куда подальше…

Третья категория разговаривающих с женщинами – помешанные на религии.

– Смотри, ты должна молиться. И обязательно одевай хиджаб. Я тебя люблю ради Аллаха и хочу, чтобы ты была праведной.

Или:

– Субхану Аллах, почему ты не берешь трубку, когда я звоню! Я с тобой разведусь! Когда я звоню, бери трубку.

– Мужчина, выбирая себе невесту, должен смотреть в первую очередь на ее богобоязненность. Ты учишь хадисы? Читаешь Коран? Смотри, будешь мне суры наизусть рассказывать!

Четвертые – это помешанные на сексе.

– А что ты сейчас делаешь? А пришли-ка мне свою фотографию. А встань-ка вот так и сфотографируй себя…

Эти разговоры они не стесняются вести при других зеках, и фантазия их неисчерпаема. И все их многочисленные любимые – почему-то «Зайки»…

В соцсетях бушуют нешуточные страсти – рождаются и умирают бурные романы с зеками. Глупые, романтически настроенные женщины очертя голову бросаются в эти любовные истории. Приезжают из Москвы, Питера, российской глубинки, не боясь никаких рассказов о Кавказе, на свидания, выстаивают очереди к кавказским зекам, привозят с собой неподъемные пакеты с продуктами, убеждаются, что они у зека далеко не единственные, а сам зек – далеко не тот, за кого себя выдавал и каким виделся на далеком расстоянии, но приезжают вновь и вновь. Красивые и безобразные, тощие и тучные, молодые и далеко не первой свежести – все они едут, едут и едут.

Продолжение следует…