Бывший премьер-министр СССР В. Павлов вспоминал, что в 1989 г. руководители всех союзных республик, входивших в СССР, представили в правительство расчеты, «неопровержимо» свидетельствовавшие о том, что национальный доход, произведенный на их территории, вывозился в другие республики. Ни одна республика не получала помощь и поддержку, а все только ее кому-то оказывали.
Грузия, например, насчитала, что каждый год превышение вывоза с ее территории в Россию над ввозом составляло 4 млрд. рублей (тогда рубль был почти равен доллару). Сейчас можно только горько усмехнуться, читая дикие свидетельства тех дней. Все видели решение большинства своих проблем в отделении от Союза ССР. Закоперщиками в этой кампании были, естественно, прибалтийские
республики, но не уступали им и закавказские. К лету 1991 г., опираясь на положения Конституции СССР, предусматривавшие право союзных республик на свободный выход из состава СССР, многие и поставили вопрос о предоставлении им полной самостоятельности. Возникла проблема создания нового государственного
образования вместо СССР. Начался так называемый Новоогаревский процесс (заседания проходили в госособняке, находившемся в Ново-Огареве, под Москвой), в ходе которого предполагалось разработать новый Союзный договор, который заменил бы Договор о создании СССР, подписанный в 1922 году. Проект нового договора составлялся в спешке и втайне от общественности, ибо его содержание было настолько шокирующим, что не удалось бы избежать сокрушительной критики со стороны самых широких масс народа. Главное, что вызывало неприятие нового договора, было полное несоответствие его содержания воле народов СССР, выраженной в итогах Всесоюзного референдума, проведенного 17 марта 1991 г.
...

По материалам следствия, опубликованным впоследствии, видно, что главную роль играли в переговорах и консультациях премьер-министр В. Павлов, председатель Комитета государственной безопасности В. Крючков, заместитель председателя Совета обороны О. Бакланов (председателем Совета обороны был сам М. Горбачев), вице-президент Г. Янаев, министр обороны Д. Язов. Все они вошли в состав ГКЧП, лишь когда было объявлено о его создании, а до той поры вели бесконечные обмены мнениями о том, что делать, делились оценками с каждым днем ухудшавшейся ситуации.
Наконец, 17 августа 1991 г. В. Крючков проявил инициативу и собрал своих единомышленников на одном из объектов, принадлежавшем разведке, ставшем известным потом как объект ABC, расположенном в лесном массиве между Ленинским проспектом и Теплым Станом, неподалеку от МКД.
На этом совещании, длившемся час с небольшим, проходившем сумбурно, без определенной повестки дня, без председательствующего, было принято одно согласованное решение: направить в Форос к М. Горбачеву группу уполномоченных лиц в составе О. Бакланова, В. Болдина (заведующего общим отделом ЦК КПСС), В. Вареникова (командующего сухопутными войсками МО) и О. Шенина (секретаря ЦК КПСС, занимавшего в отсутствие М. Горбачева место временного руководителя компартии). Делегации была поставлена задача проинформировать М. Горбачева об ухудшающейся ситуации в стране и получить его согласие на объявление в стране чрезвычайного положения. В том случае, если М. Горбачев не даст согласия и своей санкции на объявление этой меры, предполагалось попросить его временно передать президентские полномочия своему заместителю Г. Янаеву и молчаливо согласиться с теми мерами, которые предпримут в связи с «чрезвычайным положением»...
Когда ему (М.С) доложили о приезде посланцев из Москвы, он в течение целого часа не решался выйти к ним, лихорадочно обдумывая ситуацию. Его единственным советником была Раиса Максимовна...
Он вышел к московским посланцам уже внутренне запрограммированным на полный отказ от любых предложений. Беседа, естественно, приняла далеко не дружественный характер. Последний президент СССР не соглашался ни на что, никакие аргументы на него не действовали.
Но Горбачев не был бы Горбачевым, если бы его слова носили решительный и категоричный характер и были подкреплены хоть какими-то действиями. Он мог принять меры к временному задержанию делегации, для этого у него было достаточно полномочий и находившихся в его подчинении сил. Он мог бы немедленно позвонить в Кремль Г. Янаеву (связь в то время работала) и потребовать немедленно прекратить до его возвращения все действия по подготовке введения чрезвычайного положения. Ему ничего не стоило просто сесть в самолет и прибыть в Москву, если уж там заваривалась такая крутая каша.
Ничего этого он не сделал...
Вспоминает тогдашний премьер-министр СССР В. Павлов: «Из доклада приехавших товарищей однозначно следовало, что Горбачев выбрал свой обычный метод поведения — вы делайте, а я подожду в сторонке, получается — я с вами, нет — я ваш противник и не в курсе дела. Об этом свидетельствовали и его ссылка на самочувствие, и пожелание успеха накануне, и «делайте, что хотите сами» под предлогом завершения лечебных процедур». Подобная манера поведения, этакая политическая вертлявость, была хорошо известна в близком окружении Горбачева.
Еще раньше во времена событий в Баку, в Тбилиси, в Вильнюсе, где использование вооруженных сил приводило к человеческим жертвам, первой публичной реакцией Горбачева было отмежевывание от личной ответственности под любым предлогом
(отсутствия в Москве, болезни и пр.). Исходя из такого давно привычного понимания поведения и прощальных слов Горбачева, в Кремле началась лихорадочная работа по созданию ГКЧП и подготовке его первых шагов.
...
Сколько ни дискутировали участники совещания, они так и не смогли договориться, кто же из них должен возглавить в качестве председателя сам комитет по чрезвычайному положению. Все наотрез отказались. Боязнь взять на себя полноту ответственности за все предстоящее, неуверенность в успехе предприятия, страх уже витали над головами участников собрания. А. Лукьянов,
представлявший в то время законодательную власть, отказался войти в состав ГКЧП под предлогом того, что это-де структура исполнительной власти и негоже смешивать одну с другой. Министр иностранных дел А. Бессмертных также отклонил предложение войти в состав ГКЧП, объяснив свою позицию тем, что ему легче будет разъяснять мировому общественному мнению те или иные шаги нового комитета, не будучи формально его членом. Б. Пуго, министр внутренних дел — находился в очередном отпуске и прилетел в Москву только 18 августа, как говорится, «с корабля на бал», он, не колеблясь, дал согласие на включение его в состав ГКЧП. По своим политическим взглядам и личному характеру, жесткому и прямому — Пуго не мог остаться в стороне от надвигавшихся событий.
Участие двух других членов ГКЧП — В. Стародубцева и А. Тизякова — носило в какой-то мере декоративный характер...
Я, как и большинство руководителей управлений, находился в отпуске и понятия не имел о подготовке ГКЧП. Я был вызван на работу за день до объявления чрезвычайного положения, и мне было предложено набросать проект Обращения к советскому народу...
Вся так называемая заговорщическая работа была проделана за 4 часа — с 20 до 24 часов 18 августа 1991 г. Тексты основных документов были заготовлены заранее в структуре КГБ, да и то, насколько нам известно, в течение двух-трех предыдущих дней. Никакого плана проведения и обеспечения репрессивных акций не было, равно как не существовало разработанного и согласованного плана использования вооруженных сил для обеспечения чрезвычайного положения. Не было подготовлено ни печатных, ни аудиовизуальных материалов, крайне необходимых для политического подкрепления столь ответственной акции. Даже такая элементарнейшая мера, как отключение связи, для всех возможных политических оппонентов не была предусмотрена. Оставались открытыми все аэропорты, границы.
Заместитель министра обороны В. Ачалов, находившийся, все эти роковые 4 часа в кабинете В. Павлова, где заваривался «заговор-путч», давал такие показания на следствии: «Целый вечер 18 августа в кабинете... шел какой-то словесный базар, трудно было разобраться, кто и что здесь решает. Не видно было среди присутствующих государственных мужей...». Было даже кем-то сказано, что, может быть, и не надо ничего делать, а все оставить как есть до возвращения Горбачева. Но в этот момент решающее влияние на всех оказали слова В. Болдина, который сказал: «Кто здесь находится, все сожжены. Об этом я могу сказать точно, так как хорошо знаю президента. Мы теперь все повязаны...». Самый старший по положению, вице-президент Янаев, которого с величайшим трудом удалось затащить в Кремль, послав за ним пару офицеров, силой оторвавших его от хмельного застолья, жалобно заскулил, желая уползти с борцовского ковра: «Если товарищи сочтут целесообразным, я готов подать в отставку в любой момент». Но товарищи были не готовы к тому, чтобы разрешать дезертировать подельникам в последний момент.
После полуночи «заговорщики» стали разъезжаться по своим дачам и квартирам.
Лишь хозяин кабинета В. Павлов до такой степени разволновался, накурился и передозировался кофе с виски, что около 4 часов утра потерял сознание и рухнул на диван в комнате отдыха. Офицер охраны и личный шофер доставили его на дачу в Архангельское, где врачи констатировали у него развитие гипертонического криза.
Несмотря на весь этот организационный и политический бедлам, заранее обреченный на провал всякую попытку наведения порядка в стране, все-таки были подписаны основные документы...
Договорились, что 26 августа будет созван Верховный Совет СССР, который санкционирует задним числом принятые меры и одобрит документы...
Только один член ГКЧП — маршал Д. Язов — счел себя серьезно связанным теми обязательствами, которые вытекали из договоренностей в Кремле. В 6 часов утра 19 августа он созвал заседание коллегии Министерства обороны...
Поднятые по тревоге и спешно переброшенные в Москву войска сразу же почувствовали отсутствие политического руководства, что выражалось в расплывчатости поставленных целей, в нерешительных, часто изменяющихся приказах. Формально надлежало взять под охрану Центральный телеграф, ТАСС, телецентр в Останкино, радиостанции, ТЭЦ, водонапорные станции, мосты и подъезды к ним. Но этот набор объектов свидетельствовал о механическом перенесении опыта прошлых революций. Армия вошла в город, не понимая, от кого надо защищать порученные ей объекты, — ведь им никто не угрожал...
Дело доходило до курьезов: в 13.50 к Белому дому, где находилось российское руководство во главе с Ельциным, подошел один батальон 106-й дивизии ВДВ, с которым прибыл генерал А. Лебедь. Он развернул танки кормой к зданию, а стволы орудий мрачно смотрели в пространство в сторону неизвестного противника. А. Лебедь вроде бы выполнял приказ об охране государственных учреждений, а окружающие воспринимали эти танки, как перешедшие на сторону противников ГКЧП...
Войска двигались по улицам в сопровождении автомашин ГАИ, как будто речь шла о разведении парадных расчетов. Б. Ельцин, ехавший в то утро из государственной дачи в Архангельском в Белый дом на Краснопресненской набережной на своем автомобиле с «мигалкой» в сопровождении охраны, обгонял боевые машины, которые с готовностью уступали ему дорогу. У него время от времени сжималось от страха сердце, что вот-вот он будет арестован, а офицеры только брали под козырек и ели глазами мчавшееся мимо начальство. Москвичи вообще умирали от удивления, глядя, как танки, БМП и БТРы покорно останавливались перед красными сигналами светофоров, пропуская потоки обычного городского транспорта. Все это походило на какой-то театр абсурда.
Не менее поразительным было полное отключение средств массовой информации от политических событий. В руках ГКЧП были Останкинский телецентр, основные радиостанции, но они молчали. На всех каналах лилась классическая музыка или показывали ставший эталоном бездеятельности балет «Лебединое озеро». Историкам современности и политологам не известны другие случаи аналогичной бездеятельности в моменты, когда, казалось бы, шла борьба за власть, за судьбу страны...
Ни разу, ни в одном документе ГКЧП не упоминается возможный арест российского президента. На словах якобы шли разговоры о вероятности такого шага, но никаких практических действий не предпринималось. Точно так же обстояло дело и с другими известными представителями так называемого демократического движения...
По приказу военного коменданта Москвы с 23 часов 19 августа до 5 утра следующего дня устанавливался комендантский час. Во исполнение этого приказа 76 единиц бронетехники из состава Таманской дивизии и 760 человек личного состава вышли от площади Маяковского вправо и влево по Садовому кольцу с целью взять под контроль основные магистрали, которые вели к центру города. Но когда часть боевых машин подошла к пересечению Садового кольца с проспектом Калинина (Новый Арбат) и спустилась в туннель под проспектом, то к ужасу своему водители увидели, что путь им перекрыт тройным заслоном из троллейбусов, а со всех сторон надвигалась ревущая толпа, вооруженная палками, камнями, стальными арматурными прутьями. Люди стали карабкаться на броню, разбивать смотровые приборы, закрывать брезентом смотровые щели, засовывать в гусеницы все, что попадалось под руку. Одна из бронемашин слепо закружилась на месте и ударилась об опору тоннеля, от удара раскрылась дверь в десантное отделение, и туда немедленно бросился какой-то парень с металлическим ломом в руках. Он замахнулся на автоматчика, истошно вопившего, чтобы парень покинул машину, но тут водитель дал газ, и парень с ломом упал головой об асфальт с такой силой, что лопнул череп. Ярость толпы взвилась смерчем. Она кинулась к машине, но изнутри ударила автоматная очередь. Стреляли не в людей, а в воздух, но часть
пуль отрикошетила от болтавшейся стальной двери, и один человек был убит на месте, а пятеро ранены.
В машину полетели бутылки с горючей жидкостью, она вспыхнула. Когда водитель-механик, открыв люк, выбрался из горящей машины, его тут же облили горючей смесью и подожгли. Другие члены экипажа (трое) тоже выбрались и, пытаясь погасить пылающего товарища, стали отступать к другим боевым машинам, стоявшим неподалеку, все время стреляя поверх голов для устрашения. Какой-то молодой человек по фамилии Кричевский, метнув в отступавших камень, двинулся в сторону БМП, но был сражен выстрелом в голову. Это остановило толпу, понявшую, что грань уже перейдена и дальше огонь пойдет на поражение. Военные отступили, забрав своего обгоревшего товарища. На этом и закончились все «боевые действия» этих несчастных, окаянных дней. Единственные жертвы — Комарь, Усов и Кричевский — отмечены званиями героев России, им были устроены пышные похороны на Ваганьковском кладбище, но имена их почти сразу же забыли...
Б. Ельцин прекрасно понял, что глубоко ненавидимый им и искренне презираемый Горбачев мог оказаться ценнейшим союзником в силу его легитимности в борьбе за власть против ГКЧП. Привлечь Горбачева на свою сторону хоть на месяц, хоть на три — это уже означало обеспечить себе победу, ибо лишало членов ГКЧП какой-либо правовой поддержки, видимости законности. Именно поэтому по распоряжению Крючкова В. А. с вечера 18 августа были прерваны все каналы телефонной связи с форосской виллой, были приняты меры по блокированию близлежащего аэродрома «Бельбек» и усилению охраны самой виллы. Эти меры были направлены не на ограничение свободы Горбачева, а на предотвращение контактов с ним со стороны Ельцина и его команды...
с молчаливого согласия самого Горбачева был разыгран еще один фарс, на этот раз «форосского пленения». Не утруждая читателей пересказом того, как он гулял, плавал, обедал, лечился, смотрел фильмы в домашнем зале и т.д. , должен твердо и ясно сказать, что ни разу за все время своего «сидения» он, президент СССР, не сделал ни одной даже самой простой попытки вырваться из «плена».
Никто не посмел бы его остановить, если бы он решил выйти за ворота и уехать в любом направлении, у домашней пристани его дачи стояли прогулочные мощные катера, на которых можно было уехать хоть в Севастополь, на аэродроме «Бельбек» стояли в полной готовности президентский самолет и вертолет. Те, кто лепил миф о «форосском пленнике», не могут привести ни одного факта, который говорил бы о том, что охрана и обслуживающий персонал виллы ограничивали свободу президента или не выполняли его указаний...
День 20 августа стал критическим в политическом противостоянии. С утра в Кремле началось очередное заседание ГКЧП в неполном составе.  Отовсюду информировали о пассивной, выжидательной позиции местных властей, о нарастающей активности российского руководства. Комендантский режим в Москве оказался неэффективным. Для усиления охраны общественного порядка было решено
вызвать в Москву дополнительно два полка воздушно-десантных войск. Но самым важным стало решение разработать вариант применения силовых мер для нейтрализации российского руководства. В Министерстве обороны в кабинете
замминистра В. Ачалова в полдень собрались генералы В. Вареников, В. Ачалов, Б. Громов, Н. Калинин, П. Грачев, А. Лебедь, В. Карпухин (командир подразделения КГБ «Альфа»), которые несколько часов набрасывали план возможного штурма Белого дома. Рассматривались разные схемы...
А. Лебедь и В. Карпухин выезжали на место предполагаемых событий для личного ознакомления с ситуацией. Оба они пришли к убеждению, что намеченная операция будет сопровождаться большим кровопролитием. И хотя никакого реально разработанного плана действий не было, все же сама задумка получила кодовое название «Гром», который так и не прогремел. Предполагалось задержать Б. Ельцина и отправить его под домашний арест в подмосковное охотничье хозяйство «Завидово». Время шло. Раздрай и растерянность в лагере ГКЧП нарастали.И при этом бесконечные дискуссии: выполнять приказ или не выполнять...
В 21.00 В. Карпухин встретился с командирами пяти штурмовых групп, которым надлежало выполнить главную часть операции «Гром». Все они высказались за то, чтобы не начинать акцию во избежание кровопролития. Стая львов отказалась выполнять команды баранов. А дальше лавина распада стала молниеносно набирать скорость. Последовали приказы войскам: в столице оставаться на местах и не двигаться, чтобы не дать основания для слухов о якобы готовящемся штурме.
Решение вернуть войска в казармы с наступлением светлого времени суток было уже принято. Дивизия внутренних войск получила приказ оставаться в своем подмосковном гарнизоне.
А в это время в Кремле практически прекратил свое существование ГКЧП, потому что О. Бакланов заявил о своем выходе из его состава «по причине неспособности этого органа стабилизировать обстановку в стране». Вслед за ним с таким же заявлением выступил Тизяков, на прощание бросивший слова: «Комитет не представляет собою ничего, кроме говорильни обо всем и ни о чем». Д. Язов действовал самостоятельно, без оглядки на вчерашних товарищей.
На утро 21 августа он созвал коллегию Министерства обороны и дал указание о выводе войск из Москвы в районы постоянной дислокации. В этот момент ему позвонили из Кремля и пригласили на очередное заседание ГКЧП, на что министр отреагировал резко: «Я в эти игры больше не играю». Он принял решение ехать в Форос, покаяться перед М. Горбачевым и тем заслужить если не прощение, то снисхождение. Об этом поставил в известность других членов ГКЧП, которые сами приехали к нему в министерство и даже пытались отговорить от решения вывести войска из столицы, но все было напрасно. Маршал свое решение принял.
Остальным ничего не оставалось, как присоединиться к тем, кто решил безоговорочно капитулировать перед Горбачевым, хотя предыдущие двое суток они вели войну с Ельциным...
Полет в Форос — это чисто русский сюрреализм в политике. Слава Богу, что он не дополнился трагедией, так как в Белом доме, узнав о том, что «ИЛ-62» с гэкачепистами на борту направляется в Форос или, может быть, куда-то еще, стали думать, как бы перехватить его и посадить на российской территории. И тогда генерал Е. Шапошников, командующий ВВС, уже давно перебежавший в лагерь Б. Ельцина, предложил послать истребители и сбить самолет. К слову сказать, этот генерал, ставший вскоре после описываемых событий маршалом, еще раньше вносил идиотские предложения вроде посылки бомбардировщиков на Кремль, где, дескать, заседали гэкачеписты...
В Форосе ситуация уже полностью переменилась. Горбачев отказался принять прилетевших с повинной членов ГКЧП, и они пять часов просидели в гостевом доме, ожидая решения своей судьбы. Принял он только А. Лукьянова и своего заместителя на посту генсека КПСС В. А. Ивашко, которых осыпал упреками. По восстановленной правительственной связи Горбачев первым делом попросил соединить его с Б. Ельциным и, услышав его торжествующий баритон: «Дорогой Михаил Сергеевич, как мы рады, что вы живы. Мы сорок восемь часов стоим насмерть!» — понял, что не все шансы остаться на плаву потеряны.
Сразу после этого он попросил соединить его с президентом США Д. Бушем, который очень обрадовался звонку и заверил, что и впредь будет оказывать ему всяческую поддержку. Супруга американского президента просила передать Раисе Максимовне, что она все эти дни молилась за них, и вот, видите, помогло. Действительно, молитва из-за океана не пустой звук. Она придает уверенности и решительности...